Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Насчет жены, как она относится к табаку, — это вопрос особый и почти что для всех одинаковый. Удивляться тут не приходится, — сухо сказал Иван Игнатьевич. — А вот как ты, друг мой ситный, сплоховал насчет больницы — это я просто не знаю, испереязви тебя!

Агейкин передернул плечами.

— Как это сплоховал? Я-то здесь при чем?

— А при том, голова твоя садовая, что надо было к главврачу пойти, к директору комбината, к кому угодно, и им бы, этим паршивым деятелям, которые это… в пакетик с бечевкой… такого бы хвоста накрутили — век бы помнили! Сразу бы отбили повадку рабочего человека понукать! Мы им кто — пешки, что ли?

Иван Игнатьевич неожиданно для себя разошелся — зашумел на всю проходную, и люди оглядывались на него, а струхнувший Агейкин тихо зашипел:

— Ты что — пьяный? Нас обоих отсюда выставят. Сейчас вот придет из караулки начальник вахты…

— Или бы к Парычеву, парторгу нашему, пошел бы, — вел свое Иван Игнатьевич. — Сам же говоришь, что он присоветовал тебе эти леденцы вместо курева. Душевный, значит, человек. И при силе. Нашел бы способ нажать на врачей, оборонить тебя, чтобы не совали в пакетик и не перевязывали бечевкой.

Агейкин не вытерпел:

— Да уймись ты! Расшумелся тут, как у себя дома… Не помог бы мне твой Парычев. Он еще раньше, до врачей, сказал, чтобы я встал на партучет по месту жительства, в ЖЭК. Говорит, все партийные пенсионеры теперь будут при ЖЭКе.

Иван Игнатьевич осекся и сразу никак не мог взять в толк, почему это пенсионеров, членов партии, надо снимать с партучета на заводе.

— Ты ври, да не завирайся, — строго одернул он Агейкина, но тот лишь усмехнулся, покачав головой, и Иван Игнатьевич, безмолвно постояв перед вахтером, понуро вошел в турникет.

Всю дорогу до дому Иван Игнатьевич силился вспомнить, о чем это он хотел сказать Агейкину еще в самом начале, когда тот перебил его. «Вроде про шлаки, — гадал он. — Про что же еще-то? Ну, про них и есть! — всплыло, наконец, в памяти, как он упрекнул Агейкина в том, что кадровому плавильщику не к лицу идти в вахтеры. — Мол, у тебя же опыт вхолостую пропадает, а мы как раз со шлаками маракуем, думу думаем, что и как. Вот бы нам и подсобил!.. Подсобит он, как же! — зло взяло теперь Ивана Игнатьевича. — И зря я его пожалел. Зря! Такие, как Агейкин, сами себя жалеют, а это уже не люди, а так — одно название. Хуже шлака».

Понимая в душе, что он сейчас перехлестывает, Иван Игнатьевич кипятился не долго. Он знал про себя, что сегодня же вечером вдвоем с Аней они обсудят со всех сторон то незавидное положение, в котором оказался теперь Агейкин, а завтра Иван Игнатьевич что-нибудь да подскажет ему, посоветует. А как же иначе, ведь он тоже человек. Хотя и нескладный.

Тот ночной негаданный разговор про пенсию Аня могла и забыть. Ведь ни разу за все эти дни она не напомнила мужу: мол, ну что ты, Ваня, решил — будешь уходить с завода или повременишь?

Как бы желая испытать жену, вылетела у нее из головы эта беседа или нет, Иван Игнатьевич сказал ей однажды с порога:

— Ну вот, Аня, все и разузнал я…

Произнес — и внимательно глянул на нее.

— Про что это опять? — спросила она таким тоном, будто он всегда приносил домой только дурные вести, ничего хорошего от него не услышишь. Спохватилась было, что это чересчур — словно холодной водой окатила мужа, еще и не зная, в чем дело, но Иван Игнатьевич уже сник. Во искупление этой малой своей вины Аня задержалась в прихожей на то время, пока он скидывал с себя шапку и тужурку, не ушла в кухню тотчас же, открыв дверь на звонок, как делала обычно, а слегка прислонилась к стене, скрестив на груди руки и говоря ему взглядом: почему замолчал-то, разве не видишь, что жена тебя слушает?

Иван Игнатьевич, оттирая зашедшуюся на морозе мочку уха — вечно шапку носит на макушке, залихватски подняв уши треуха кверху, — смотрел теперь на Аню с обидой: вон как ты меня встречаешь, вон как понимаешь меня…

— Ну, чего онемел-то? Я жду, когда он рассказывать станет, про что разузнал-то, а он решил в молчанку поиграть…

Иван Игнатьевич так и замер, зажав мочку пальцами. Вот ведь как выкрутилась женушка! Ты ей слово — она тебе десять, да еще и виноватый после этого останешься. Однако, хочешь не хочешь, отвечать что-то надо, раз уж заикнулся, а то она еще и надуется, сама замолчит на весь вечер, потом заискивай перед ней.

— Я говорю, все разузнал сегодня… — вроде с той же охоткой поделиться новостью сказал он, перебарывая себя. — Ну, про что ночью-то с тобой беседовали. Неделю назад.