Виктор Пасков - Детские истории взрослого человека

Пока они пререкались, хлопнула входная дверь, и ступеньки в доме заскрипели под допотопными сапогами Дракулы. Двадцать три ступеньки. Коридор длиной в двадцать метров. Всего около тридцати секунд. Достаточно, чтобы пятилетний мальчик спрятался за шкафом, а тридцатилетний взрослый занял место в его кровати.

Вампир зашел в комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. Александр и Александр замерли, испугавшись, что мать с отцом проснутся. Они спали в той же комнате, в трех шагах от них.

Впрочем, отец по-прежнему храпел: он был сыт, а все сытые люди храпят.

Мать тоже храпела: она была эмансипированной женщиной, и храпеть ей полагалось.

Граф Дракула сел на край кровати и сказал: «Буна сэра, домнуле» [5] Добрый вечер, господин (рум.) . Затем откинул одеяло и положил ладонь туда, где должен быть живот мальчика. Живот, который нащупала его костлявая рука, имел ту же структуру эпидермиса, но был больше и к тому же покрыт волосами. Дракула достал кинжал, провел языком по лезвию и остался доволен: острый. Потом резко замахнулся, вонзил кинжал в область солнечного сплетения и сделал надрез глубже обычного.

Вампир погрузил свои длинные и чувствительные пальцы пианиста в кишки Александра . Увидев их содержимое, он вскричал: «Паштиле ши Думнезеу! Сфынта Мария, заступница наша!» [6] Воскресение Христово, Господи, святая Мария! (искажен. рум.) — и начал доставать: двести литров кофе, четыреста литров водки, восемьсот тысяч сигарет с фильтром и двести пятьдесят тысяч — без фильтра, непристойную фотографию первой пассии, которую он с отвращением засунул обратно, свиток бумаги, исписанный рифмованным текстом (йой, мама!), какой-то цикл слезливых песен для клавесина в духе эпохи романтизма (мый, мый!), гастрит, вызванный этими песнями, работу за границей сроком в десять лет, покрытую желчью… Дракула рылся в кишках, стонал от омерзения, но не мог остановиться. Комплекс неполноценности в форме мозаики (глаз с крыльями, стилизация) ему понравился, но сразу за ним он достал манию величия — породистую свинью, которая оскорбила его своим хрюканьем и тем, что она вообще свинья, — затем несколько мнений о религии, об искусстве и о мире, которые обвили его руку, как глисты без цвета и запаха, и привели его в ужас, несчастье, еще одно несчастье побольше, утешение — отрубленную и еще кудахтавшую голову павлина, и наконец — рассказ Виктора Паскова .

Рассказ ужасно вонял и был желто-коричневого цвета, но вампир решил, что это геморрой, болезнь интеллигента, ведущего сидячий или, точнее, не ведущего никакого образа жизни.

Он глубоко заблуждался: настоящим диагнозом было воспаление мозговой оболочки, склонность к косоглазию, нарушение сознания и адские головные боли, от которых не помогают даже уколы в позвоночник.

Будь граф чуть умнее и ищи он пищу не только в животе, но и в сердце, он бы нашел любовь и гуманизм в количестве, которое спасло бы его от летального исхода.

Но вместо этого глупый граф залез в толстую кишку, достал рассказ Виктора Паскова и прочитал его до конца, давясь от отвращения.

Дочитав рассказ, вампир весь скрючился от сильнейших спазмов. Его зубы скрежетали, глазные яблоки закатились. Дракулу стошнило раз, другой, но из последних сил он добрался до кровати матери и отца.

Его последние два удара уже не были плодом воображения.

Что-то сверкнуло, в комнате запахло серой, и через миг от вампира осталась лишь печальная серая горстка пепла.

Господь, наблюдавший эту сцену, поморщился. «Здесь нет ни реализма, — заключил Он, — ни здравого смысла, ничего, за что можно зацепиться». И Он отвернулся от литературы ужасов.

Александр помог Александру собрать в живот прошлое и будущее. Затем они вырыли ямку в совести, собрали туда прах вампира, закопали ямку и отметили место звездочкой.

Взрослый плюнул на шеи своих создателей, замазал их раны слюной и снова вдохнул в мать с отцом жизнь. Ему была неприятна сама мысль, что он кому-то будет обязан.

— Счастливо, парень, — сказал он самому себе и ушел.

— Иди к черту, шут гороховый, — ответил Александр и уснул сладчайшим сном, раскинув пухлые ручки, как младенец.

— Мамочка, — сказал следующим утром Александр, прихлебывая какао, — буна диминяца [7] Доброе утро! (рум.) ! Как вкусно! Я готов выпить целое цукало [8] Ночной горшок (рум.) какао и съесть целую оку [9] Старая румынская мера веса, приблизительно 1,25 кг. блинчиков.