Виктор Пасков - Детские истории взрослого человека

Обе створки.

Настежь.

Он не боялся, что прохожие услышат крики Мадам: ее комната была на восьмом этаже. Соседи к ее крикам уже привыкли. К тому же она уже охрипла, и из ее горла вырывалось лишь невнятное бульканье, как из пожарного шланга, даже тише. Мадам ползла по полу, со лба у нее стекали крупные капли пота; улучив момент, Александр поймал ее мутный взгляд и кивнул на окно. Мадам заставила его вспомнить о курице, которую его дядя однажды зарезал в деревне. Он наступил ей на лапы, вытянул ей шею и стал пилить ей горло ножом. Прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что режет тупой стороной. Выражение глаз Мадам было, как у той курицы, — непонимающее, недоумевающее, без проблеска сознания.

Александр снова указал на окно и, поскольку Мадам не шевелилась, потянулся за скрипкой.

— Но ! — прохрипела она. — Только не это! Ho !

Мадам подползла к окну и из последних сил вскарабкалась на подоконник. Она вцепилась в него так крепко, что ногти на ее пальцах побелели от напряжения. Она обернулась, на ее губах была пена. Голова мелко тряслась. Мадам хотела что-то сказать, но язык ее не слушался. Очень жаль, ведь у слова, которое так и не прозвучало, могла бы сегодня состояться премьера: впервые в жизни Мадам, словно вульгарный клошар, пыталась произнести грубое, совсем немузыкальное слово «мерд».

Тогда Александр произнес это слово на языке музыки: прощальный аккорд, на котором струна ля не выдержала издевательства и лопнула, издав последний жалкий и безобразный звук.

Не успел он стихнуть, как тело Мадам тяжело шлепнулось на тротуар, и, мягко говоря, это было неприятное зрелище. Описывать его не стоит.

Во имя эстетики.

ВАМПИР

Содрогаясь от готического ужаса, он лежал и считал минуты.

Обычно Дракула приходил к полуночи, становился у кровати, долговязый и высохший, распространяя запах смерти и пошлости, и спрашивал басом, который никак не вязался с его бесплотной фигурой, ужинал Александр сегодня или снова подло переложил половину своей порции в тарелку сестры. Это был риторический вопрос, отвечать на него не было смысла.

Раньше Александр, надеясь задобрить вампира, за ужином набивал рот едой и жевал часами, раздражая всех вокруг. Ему было совершенно все равно, что есть — хоть подошвы сандалий, — лишь бы не пришел проклятый граф со своим проклятым лошадиным лицом и проклятым трансильванским взглядом. Но он всегда приходил, задавал свой проклятый вопрос и, подозрительный, как все призраки, не уходил без проверки. Это была унизительная процедура: Дракула резким движением срывал с него одеяло, около минуты гладил его влажной фосфоресцирующей рукой по голому животу, затем доставал кинжал и вонзал его Александру прямо под ребра, распарывая живот до самого мочевого пузыря.

Уместнее, да и привычнее для вампира, было бы вонзить длинные клыки Александру в шею и пить его кровь, но Дракула был не дурак. Он знал, что элементы в крови Александра связаны самым коварным образом, и одна-единственная капля привела бы к резус-фактору, кровному врагу всех вампиров.

К тому же граф Дракула, когда-то богатый помещик, теперь стал отребьем и декадентом, чуждым своему времени и предателем своего сословия. Он скатился до простого ревизора, единственная задача которого — проверять, хорошо ли Александр ужинал. От этого зависело, вырастет мальчик или так и останется маленьким.

Иногда вампир задевал кинжалом мочевой пузырь, и наутро мать поднимала страшный скандал из-за мокрых простыней. Но Александр был ни при чем: вампир приходил не из любви к вивисекции, а по приказу матери Александра. Сам Александр не чувствовал боли: каждый вечер перед сном ему давали целую горсть аскорбинки под предлогом, что детям нужны витамины. Наглая ложь: это был наркоз, чтобы он не кричал во время операции. Он не возражал против таблеток.

Нет, боли он не чувствовал. Но разве не унизительно, что в его кишках каждый вечер кто-то роется, да еще и ехидно приговаривает: «Это что? Тарелка фасоли? Да не будь я граф Дракула, если ты съел хоть три ложки!»

Если у вампира было настроение, он зашивал живот после ревизии и уходил, пожелав Александру сладких снов. Но чаще этот лентяй оставлял его лежать, как выпотрошенного карпа, и всю ночь держать руки на животе, чтобы не вываливались кишки. В любом случае наутро, как бы Александр ни вглядывался, он не мог найти и следа разреза. Но Александр не хотел об этом думать: он знал, что есть загадки, которые останутся загадками навсегда.