Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин [litres]

Маленький доктор упивается всем этим. Почти каждое утро он приезжает в наш форт как миссионер.

– Вам нужно перебраться на другой пляж, – говорит он. – Там гораздо веселее. Я представлю вас симпатичным девушкам. И молодые люди там просто замечательные! Я как врач могу засвидетельствовать. На днях я побывал в Хиддензее. Одни евреи! Какая радость вернуться сюда и увидеть настоящих арийцев!

– Пошли на другой пляж, – уговаривал нас Отто. – Здесь так скучно. Ни одной живой души.

– Если хочешь, можешь идти, – огрызнулся Питер с едким сарказмом в голосе. – Боюсь, я там придусь не ко двору. У моей бабушки в жилах текла испанская кровь.

Но маленький доктор не оставлял нас в покое. Наше сопротивление и более или менее явная неприязнь, в сущности, только вдохновляли его. А тут еще Отто. Он всегда предавал нас. Однажды, когда доктор восторженно витийствовал о Гитлере, Отто сказал:

– Напрасно вы говорите это Кристофу, герр доктор. Он коммунист!

Заявление Отто привело доктора в восторг. Голубые глазки хорька победно засверкали. Он с нежностью положил руки мне на плечи.

– Но вы не можете быть коммунистом! Не можете!

– Почему же не могу? – спросил я холодно, отодвигаясь от него. Меня бесило, когда он дотрагивался до меня.

– Потому что такого понятия, как коммунизм, в природе не существует. Это просто галлюцинация. Психическая болезнь. Люди просто воображают, что они коммунисты.

– Кто же они тогда?

Но он не слушал. Он смотрел на меня в упор с победоносной улыбкой хорька.

– Пять лет назад я думал, как и вы. Но моя работа в клинике убедила меня, что коммунизм – просто галлюцинация. Людям нужны дисциплина и самоконтроль. Могу сказать вам это как врач. Знаю по собственному опыту.

В то утро мы были у меня в комнате и собирались идти купаться. Обстановка была накаленная, поскольку у Питера и Отто еще до завтрака произошла какая-то ссора в спальне. Я переворачивал страницы книги, не обращая на них внимания. Вдруг Питер сильно ударил Отто по щеке. Они тут же сцепились и закружились по комнате, ударяясь о стулья. Я глядел на них, стараясь увернуться от их кулаков. Это было смешно, но в то же время очень неприятно. Ненависть совершенно изуродовала знакомые лица. Затем Отто повалил Питера на землю и начал выкручивать ему руки.

– Получил свое? – твердил он, широко улыбаясь, и в этот момент с исказившимся от злобы лицом он был поистине страшен. Я знал, что Отто рад моему присутствию, – ведь оно означало для Питера еще большее унижение. Поэтому я засмеялся, сделав вид, что принимаю все за шутку, и вышел из комнаты. Я пошел через лес в Баабе и там искупался. Я чувствовал, что не в силах видеть их обоих в ближайшие часы.

Если Отто жаждет унизить Питера, то и Питер не прочь уязвить Отто, но иначе. Он хотел бы заставить Отто подчиняться его воле, а Отто инстинктивно этому противится. Отто – натурально, примитивно эгоистичен, это здоровый животный эгоизм. Если в комнате два стула, он без колебания возьмет себе более удобный, ему даже в голову не придет уступить Питеру. Эгоизм Питера значительно менее явный, более рафинированный и извращенный. Если к нему правильно подступиться, он принесет любую жертву, какой бы неразумной и ненужной она ни была. Но когда Отто занимает лучший стул как бы по праву, Питеру видится в этом вызов, не принять который у него не хватает духу. Думаю, с их характерами из этой ситуации реального выхода нет. Питер вынужден продолжать борьбу. Если он наконец прекратит ее, это будет попросту означать, что он утратил к Отто всякий интерес.

Неизбежная скука губительна для их отношений. Для Питера вполне естественно скучать рядом с Отто; у них нет общих интересов, но чувствительный Питер никогда этого не признает. Когда Отто, которому нет надобности притворяться, говорит: «До чего же здесь скучно!» – я неизменно вижу, как Питер морщится, словно от зубной боли. Однако Отто скучает меньше, чем Питер, общество Питера его забавляет, и он охотно проводит с ним большую часть дня. Часто, когда Отто мелет языком часами без перерыва, я вижу, что Питеру хотелось бы, чтобы тот угомонился и убрался прочь. Но признать это значит для Питера признать свое полное поражение, поэтому он только смеется и потирает руки, молчаливо призывая меня в свидетели: «Не правда ли, какой забавный? Просто прелесть!»

Возвращаясь домой через лес после купания, я увидел, как маленький, похожий на хорька доктор спешит мне навстречу. Повернуть назад было слишком поздно. Я сказал «доброе утро» так вежливо и холодно, как только мог. Доктор был в спортивных шортах и в свитере, он объяснил, что бежал через лес.