Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

— Скажи мне одно: это серьезно? Твои отношения с…

— Нет. Это получилось случайно. Побочное следствие дела, которое мне надо закончить. Так как с подругой?

— С подругой? — переспросила Наташа. — С какой подругой?

— Которой все рассказывают.

— Ах… да, бывает такое.

— У тебя тоже есть?

— Игорь, включи свою прославленную логику, — усмехнулась она. — Даже если и есть, тебе об этом не узнать. Ведь, по определению, мои секреты известны только ей.

— Понятно, — кивнул доктор Островски. — Значит, мне нужно лететь в Москву. Поедешь со мной? Я тебя очень прошу. Очень.

Наташа удивленно смотрела на мужа, пытаясь определить, не шутит ли он. Она ждала этого разговора весь день, мысленно репетируя разные варианты его развития и не совсем понимая, что ей делать дальше и как вообще теперь жить. Игорь всегда — сколько она его знала — казался олицетворением надежности, ответственности, постоянства. И вдруг — как гром среди ясного неба… Да еще и в такой опереточной форме, с идиотскими фразами из репертуара мыльных сериалов: «Я тебе все объясню… Это не то, что ты думаешь…» Какая гадость, гадость, гадость!

Она не могла думать об этом без гнева: так противно, так унизительно, так непохоже на их привычные, нормальные, человеческие отношения. Но как поступить, на что решиться? Выгнать его к чертовой бабушке, чтобы помыкался неприкаянным месяц-другой перед тем как поджать хвост и попроситься назад? Но это очень некстати именно сейчас, когда сын в армии, когда мальчику жизненно необходимо возвращаться из Газы и Ливана на твердую, неколебимую домашнюю почву. Почему мужчины никогда не думают о таких важных вещах?

А тут еще и субботний год… Одно дело — выставить мужа из дома в неуютное никуда: в отель, к мамаше, к любовнице, которая, возможно, не слишком его и ждет, — и совсем другое — сделать то же самое накануне запланированного отъезда в Мадрид, где для этого сукина сына уже готова квартира, работа и более-менее устроенная жизнь. Скажет «спасибо» и улизнет — пастись на вольных лугах со своей поганой шлюхой… Наташа решила действовать, как говорится, по обстановке, не особо признаваясь себе самой, что подобное решение означает заведомую готовность простить — хотя и не просто так, а в обмен на соответствующие мольбы и клятвы.

Неожиданная апатия доктора Островски с первых минут выбила ее из колеи: сидит мешок мешком с этой своей бутылкой, смотрит в пространство пустыми глазами, несет какую-то чепуху. Вместо полезного гнева она почему-то ощутила совершенно неуместную жалость. И вдруг, ни с того ни с сего — просьба лететь с ним в Москву! В Москву?! Полное сумасшествие… Хотя, может быть именно сумасшествие сейчас подходит лучше всего. Только вот сын… у него отпуск как раз в следующую пятницу…

— А как же Мишка… — растерянно проговорила Наташа.

— Очень, — повторил Игаль. — Ты мне там очень нужна. Я только сейчас это понял. И не только там, а вообще.

Ого. Действительно, ого… Она отвернулась, чтобы скрыть выступившие слезы. Это, пожалуй, сойдет и за извинение, и за клятву. Мишка сможет один разок справиться и сам; правда, форма останется неглаженой… — да и черт с ней, с формой. В конце концов, неустроенная личная жизнь мамы вредит еще и интересам мальчика. Надо ехать. Надо ехать и склеивать разбитое извечным женским клеем. В новой обстановке, через постель, через ласку, через понимание. Мужчины ведь, в сущности, простые коняги. Главное — вовремя взять их под уздцы и, тихонько поглаживая, вести куда надо, заботясь лишь о том, чтобы узду не перехватила чья-то чужая рука. Ты вот не уследила, положилась на то, что он будет возвращаться в конюшню сам, силой привычки. Кого ж теперь винить, если не себя саму? Ты виновата, ты и исправляй…

Наташа пожала плечами.

— Ладно. Когда?

— Завтра. Послезавтра. Когда достанем билеты.

Девочка по имени Ривка появилась на свет в местечке Жашков Таращанского уезда Киевской губернии в июне 1919-го, семь месяцев спустя после погрома, учиненного там бандой бывших бойцов советского командарма Муравьева. Можно сказать, она попала в этот мир контрабандой, абсолютно нежеланно и непредвиденно. Ее неопытная мама Броха Маргулис слишком долго принимала тошноту, боли и некоторые другие известные каждой рожавшей женщине признаки за последствия ушибов и травм, полученных ею во время изнасилования. Плотная комплекция Брохи тоже немало способствовала чересчур позднему обнаружению контрабандных намерений маленькой Ривки; так или иначе, к моменту, когда вздувшийся живот был, наконец, замечен, сроки возможного аборта прошли давно и безнадежно.