Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

Архитектор благожелательно кивнул.

— Я договорился с Мадридским университетом, — продолжил Игаль. — Надо еще закрыть здесь некоторые формальности, но, в принципе, дело решено. Проект начинается через два месяца. Сначала я поеду туда один, Наташа останется здесь. А потом, если у Миши все будет в норме, присоединится и она. В любом случае, я намерен прилетать сюда минимум раз в две недели, может, чаще. Это недалеко.

— Прекрасно, — отозвалась Нина Наумовна и посмотрела на настенные часы. — Это ведь то, что ты хотел, правда?

— Правда, — торопливо отвечал Игаль. — Но это еще не всё. У меня есть к тебе вопрос. Пожалуйста, мама. Успеете вы на свой сту-чи.

— Тай-чи.

— Окей, тай-чи. Все равно успеете. Вопрос такой. Ты не помнишь, было ли у деда Наума тяжелое ранение в Испании?

Мать удивленно подняла брови и села к столу.

— Тяжелое ранение… — повторила она. — Я не уверена, Игорёк. Ты же знаешь, он ничего не рассказывал о своей службе и о своем аресте. Мама тоже никогда об этом не распространялась, хотя наверняка что-то знала. Мне только известно, что он сражался там в танковых частях или в пехотной интербригаде. А потом его оклеветали — припомнили службу под командованием Троцкого во время нашей Гражданской войны. Как будто Троцкий тогда не командовал вообще всеми.

— А до Испании? Кем он служил до Испании? Где работал?

— Служил… — пожала плечами мать. — Служил в Красной армии. Твой дед был красный командир… э-э… видимо, в танковых частях. А иначе как бы он попал в танковую часть у испанцев? Почему ты спрашиваешь?

Доктор Островски смущенно покачал головой.

— Да так… возникли некоторые вопросы. Ты уверена, что он не работал на НКВД?

— Что-о?..

Нина Наумовна встала, упершись в стол обоими кулаками. Давид Михайлович перестал кивать и испуганно воззрился на подругу своего «золотого возраста».

— Вот что, Игорь, — раздельно произнесла Нина Наумовна. — Ты можешь делать и говорить все, что хочешь, но только не это. Я никому не позволю марать чистую память о моем отце. Не знаю, кто и что напел тебе в уши, но это безумие, нонсенс. Мой отец, твой дед был святым человеком. Святым!.. НКВД! Это ж надо такое придумать! Как, ты полагаешь, он мог быть одновременно и диссидентом, и работником НКВД? Как?

Игаль тоже попробовал встать, что получилось только с третьей попытки из-за сопротивления ревнивой оттоманки. Мать осуждающе смотрела на него сверху, явно забыв и про мэрию, и про круиз, и про тай-чи.

— Ты права, мама, — сказал доктор Островски, выбравшись наконец из хищной диванной пасти. — Извини. Сам не знаю, что на меня нашло. Пожалуй, поеду. До свидания, Давид Михайлович.

Давид Михайлович облегченно кивнул. Чмокнув по дороге в щеку возмущенно молчащую мать, Игаль вышел на улицу. Шагая к машине, он думал, что как ни начинай жизнь заново, как ни снимай, ни срезай, ни состругивай с души чешую, кожу, мясо прежних чувств и интересов, а внутри все равно непременно должно сохраниться что-то сугубо твое, неприкосновенное, не подлежащее никаким переменам. Вынь этот незаменимый кварцевый кристалл — и что тогда останется от часового человеческого механизма? Мертвечина, исцарапанный корпус, беспомощный набор стрелок, шестеренок и винтов…

Вернувшись домой, он позвонил знакомому руководителю проекта в Авиационном концерне — известить, что снимает свою кандидатуру.

— Но почему, Игаль? — изумился тот. — Я только вчера говорил с отделом кадров. Твоя анкета вот-вот пройдет проверку. Подожди еще денек-другой, максимум неделю.

— Извини, но этот процесс оказался слишком сложным для меня, — совершенно искренне ответил доктор Островски. — Не стоило ввязываться с самого начала.

— Нет-нет, и слышать об этом не желаю! — решительно заявил руководитель. — Давай, я сейчас подтолкну наших замшелых кадровиков и сразу перезвоню тебе. Ты нам нужен как воздух.

— Не надо, Рами, — попросил Игаль. — Я уже принял решение. А что касается воздуха, то твои изделия прекрасно летают и вне атмосферы.

— Я перезвоню! Перезвоню! — продолжал настаивать собеседник.

Телефон и впрямь зазвонил буквально две минуты спустя. Вздохнув, Игаль снял трубку.

— Рами, пойми, с этим кончено, — вежливо, но твердо проговорил он. — Я снимаю свою кандидатуру.

На другом конце провода молчали.

— Рами?

— Во-первых, я не Рами, — со смешком отвечал приятный, неуловимо знакомый женский голос. — А во-вторых, не припомню, чтоб когда-нибудь предлагала вам работу, халтурку, вступление в брак или что-либо другое, для чего требуется мужская кандидатура. Вы ведь доктор Игаль Островски?