Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

— Скорее, отвратительное, — печально усмехнулся доктор Островски. — Человек по имени Наум Григорьевич Островский, он же камрад Нуньес, был следователем НКВД. НКВД — одно из названий советской политической полиции. НКВД, ЧК, ГПУ, КГБ… — что-то из этого ты наверняка слышала. Сталинский аналог нацистского гестапо с теми же методами и той же вседозволенностью. Камрад Нуньес пытал и убивал тех, кого приказывали пытать и убивать — как в России, так и в Испании. Что совсем, абсолютно, категорически не похоже на деда Наума. Хочешь присоединить это прошлое к своему отцу — пожалуйста, не стану возражать. Пусть тогда самозванцем будет мой дед.

— Ха! Следователь?! В политической полиции?! — Нина азартно хлопнула ладонью по столу. — А знаешь, где работал мой папашка Ноам Сэла? В Шин-Бет, в ШАБАКе, в еврейском отделе! Его пристроил туда дядя Яаков, когда эта контора еще называлась красивым словом ШАЙ. Так что, видимо, ты прав: самозванец не он, а твой дедушка. Потому что мерзкий следователь политической полиции всегда остается мерзким следователем политической полиции — при любых властях и начальниках. Это как с ублюдками — раз и навсегда, до самой смерти… Ну что ты так на меня смотришь?

Доктор Островски и в самом деле смотрел на нее с выражением крайнего изумления.

— Как это «что»? По-твоему, не удивительно, что дочь радуется подобному известию о своем отце?

Нина улыбнулась без тени смущения:

— Я же предупреждала: обязанность любить родителей в нашей семейке закреплена не за мной. Ну так что? Ты согласен насчет самозванства?

Игаль помолчал, обдумывая ответ.

— Нет, не согласен, хотя очень хотел бы согласиться. Кое-что мешает принять твою версию. Следователь НКВД Наум Григорьевич Островский не имел возможности сбежать из Барселоны в Париж в конце 37-го года, а значит, не мог встретить там своего брата Яакова, чтобы затем приплыть с ним сюда, поступить здесь в ШАБАК, жениться и родить троих детей, включая такую горячо любящую дочь, как ты.

— Но почему же?

— Потому, что в конце 37-го он был тяжело ранен по дороге из порта Картахены в Альмерию. Потому, что его нашли полумертвым и были уверены, что он не выживет. Потому, что из больницы Альмерии его перевезли в плавучий госпиталь советского судна, и Новый 38-й год он встречал не на парижских улицах, а на больничной койке, весь замотанный-перемотанный бинтами.

Нина Брандт недоверчиво хмыкнула. Ей явно не хотелось расставаться со своей версией. «Похоже, она очень расстроится, если папочка окажется хорошим человеком, а не палачом и убийцей», — подумал доктор Островски.

— Скажи, это документировано?

— Что именно? Бинты?

— Нет! — нетерпеливо выпалила она. — История ранения документирована?

— Не знаю, какие документы ты имеешь в виду, — пожал плечами Игаль. — Такова запись в личном деле камрада Нуньеса из Архива Гражданской войны, который сейчас хранится в Саламанке, но был перевезен туда из Барселоны, где Наум Островский преимущественно работал. Это тебя устраивает?

— Не слишком, — с сомнением проговорила Нина. — Подобные вещи легко инсценировать — особенно в неразберихе войны и особенно, если собираешься сбежать.

Игаль усмехнулся.

— Ну тогда не знаю, какие документы могут тебя убедить. Ведь подделать можно вообще всё, любую бумажку. И даже, как выясняется, целую человеческую судьбу…

— Надо ехать в Альмерию!

— Что-что? — изумился доктор Островски. — В Альмерию? Зачем?

Нина всплеснула руками.

— Ну как ты не понимаешь? Если он действительно был ранен, в архивах больницы есть соответствующая запись. Принят. Зарегистрирован. Выписан. Такое куда труднее подделать, чем запись в твоем архиве.

— Не в моем, — напомнил Игаль. — В Государственном Архиве Гражданской войны в Испании.

— Да какая разница! — горячо возразила она. — Эта запись может быть результатом одной-единственной телеграммы, посланной из… да пусть даже из той же Альмерии. Мол, найден тяжело раненным, отправлен, переведен — и точка! Этого, конечно, мало для его личного дела в КГБ, но для испанского архива более чем достаточно. Телеграмма подшита, на ее основе сделана запись — и всё, готово! Что, не так?

— Допустим, что так, — сказал Игаль после непродолжительного молчания. — Ладно. И что дальше? Я вот чего не пойму, Нина, — тебе-то зачем ввязываться в такую странную историю? Меня вот затянуло случайно, помимо воли, и я уже не чаю, как выбраться из этой мутной трясины. Но чего хочешь ты? Почему ты мне позвонила? Зачем мы с тобой вообще тут сидим, в этом кафе?