Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

Когда старая женщина оставила их одних, Рита, задумчиво посмотрев на Любу, не то спросила, не то вывод сделала:

— А ведь ты его по-настоящему любишь…

— Кого? — не поняла Люба, но тут же смутилась, покраснела, отвернулась к окну.

— Ты только гордыню засунь подальше, ладно? Думаешь, много человеку отпущено, тем более нам, женщинам? Я в молодости не жила, а будто репетировала. Мне казалось, что спектакль еще впереди. Что скоро состоится главная моя премьера. И премьера состоялась. Вот она. Перед тобой. Только, к несчастью, не водевиль и не драма с хеппи-эндом, а трагедия. Этот жанр в мои расчеты не входил. Как говорят, если бы молодость знала…

— Риточка, ты прости меня, что не появлялась три года. Я…

— Да я все понимаю. Когда Виктор ушел к другой, я думала, конец света наступил. Не хотела никого видеть. Я тогда еще могла передвигаться, но на улицу боялась выходить. Мне казалось, что там каждый на меня пальцем показывает, мол, смотрите, ее муж бросил, к молодой ушел, видать, изъян в ней какой-то или просто устарела.

Рита помолчала и продолжила уже спокойно:

— Я только недавно вдруг осознала, что любви-то и не было. Такой, например, как у вас с Игорем. Был праздник, фейерверк, карнавал — все что угодно, но не любовь. Пока были здоровье, красота, удача, нам казалось, что это и есть счастье. Но случилась беда — и фейерверк погас. Остался пшик, дым, мираж. Самое обидное, что и я тоже не любила. Я принимала за любовь сексуальные утехи, любование красивой внешностью и даже ревность. Он ведь сразу закобелился, с первых месяцев нашей гарнизонной жизни. Еще бы! Такой красавчик! Все бабы как с цепи сорвались. Одна перед другой выделывались — кто быстрее в постель с ним заскочит. А что мне оставалось, Люба? Сидеть клушей и кудахтать? И я завела любовника, да не ахти какого, а самого полковника, командира части. И понеслось. Но видимость семьи блюли. И праздники отмечали, и в отпуск ездили, и мебель покупали. Но пустоту в душе все время ощущала. Я объясняла ее нехваткой времени на отдых, развлечения. Думала, что не будь изматывающей работы, постоянных болезней Павлика, бесконечных дежурств и командировок мужа, то жизнь наша была бы полней, интересней. Мы бы ходили по театрам и концертам, устраивали бы приемы для друзей и богемы… Глупая! Разве театры и приемы заменят отсутствие главного — простого любящего взгляда, от которого поет душа. Мне иногда снится Панино, где мы в первый раз картошку убирали. Помнишь? Среди моих многочисленных поклонников был Коля Захаров…

— Такой невысокий, застенчивый? Мы еще смеялись над ним. Как завороженный смотрел на тебя, ложку мимо рта проносил за обедом, — улыбнулась Люба.

— До сих пор вижу взгляд его синих глаз. Он ведь в любви мне тогда признался. А я посмеялась…

В дверь заглянула Ритина мать:

— Ритуля, тебе лекарство пора принимать. Я сейчас принесу.

Люба собралась уходить. Пообещав Рите показать свою Анюту, она распрощалась.

Валя и в самом деле очень помогла. Обзвонив с десяток высокопоставленных чиновников, она вышла на тех людей, от которых непосредственно зависело Любино дело. Люба лишь по горячим следам мчалась в эти кабинеты и подписывала необходимые документы. Через неделю все было готово — оставалось поехать и забрать Аню. А тут еще позвонили из Сергино: ее вызывали на очную ставку с гражданкой Норкиной Нинелью Эдуардовной. «Вот и совмещу приятное с полезным», — усмехнулась Люба и тяжело вздохнула: ей предстояли объяснения с завучем по поводу перестановки расписания. Кроме того, мать ничего не знает о пожаре и покушении. «Предположим, — рассуждала Люба, — сейчас я выкручусь, ведь в Сергино я еду за Аней. А что будет потом, когда придет повестка в суд? Может, нужно рассказать маме, но самое страшное скрыть? Ладно, что-нибудь придумаю». А в сердце уже вползал холодок. Одно выражение «очная ставка» чего стоит! Да еще с этой жабой. Брр! Но ничего не поделаешь. Сама заварила эту кашу. Надо идти до конца. Утешением была мысль: «Эта гадина отравила последние часы жизни Серафимы Григорьевны и ускорила ее уход, — пусть же наступит возмездие».

Люба позвонила Владиславу и попросила отвезти ее в Сергино:

— Послезавтра утром. Сможешь?

— Смогу. Ты по какому-то делу?

— По дороге все расскажу.

— А на той неделе нельзя?

— Нет. Мне назначили на одиннадцать часов.

— Кто назначил? Ничего не пойму.

— Потом объясню. Как папа?

— Нормально. Но, по-моему, скучает. О чем-то все время думает.