Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

— Здравствуйте, Серафима… извините, не знаю отчества…

— Григорьевна, — тихо произнесла старушка, удивленно разглядывая непрошеную гостью.

— Да вы садитесь, Любаша, — по-хозяйски распорядилась Таисия Игнатьевна. — В ногах правды нет. Вот, на стул. И говорите погромче, она плохо слышит.

Люба села и положила пакет на стол.

— Здесь конфеты и халва. Может, как-нибудь чаю попьете…

— А чего же «как-нибудь»? Прям сейчас и попьем. Я схожу за кипятком, — Таисия Игнатьевна взяла со стола чайник и вышла из комнаты.

— Как вы себя чувствуете, Серафима Григорьевна? Может, вам лекарства нужны, так я схожу. Тут неподалеку я приметила круглосуточную аптеку…

— Что вы, что вы! Не надо беспокоиться. У меня все есть. Вас Любой звать?

— Да.

— Спасибо, Любочка. У меня все есть. Лекарства мне теперь не нужны. Это старость. Понимаете? Отжила свое. Пора на покой. Жаль вот только Тасю. Она, бедная, привыкла ко мне. Сейчас нет-нет да заплачет, мол, оставляешь меня одну…

— А сколько лет вы вместе?

— Да уж почти семь.

Они помолчали. Люба смотрела на Серафиму Григорьевну и пыталась представить ее молодой. Черты лица старой женщины не утратили тонкости и изящества. Небольшой прямой нос с легкой горбинкой и красивые ноздри говорили о породе. Над высоким выпуклым лбом белым нимбом поднимались редкие седые волосы.

— Серафима Григорьевна! Мне кажется, в молодости вы были очень красивы.

Старушка оживилась, глаза сверкнули фиалковой синевой.

— Как вы угадали?

— Это совсем не сложно. Вы и сейчас очень симпатичны.

— Спасибо за комплимент, Любочка. Возьмите-ка в шкафу с нижней полки альбом в сафьяновом переплете. Да-да, в левой створке. Вот. Откройте первую страницу.

Люба села на стул и открыла старинный альбом. На первой странице было несколько пожелтевших от времени фотографий. Люба обратила внимание на самый большой снимок, очевидно, супружеской пары: молодая женщина в белой блузке с высоким глухим воротом сидела в плетеном кресле, рядом с ней стоял статный мужчина, офицер в форме царской армии.

— Это мои родители.

Во взгляде Любы промелькнули легкое изумление и немой вопрос. Серафима Григорьевна усмехнулась:

— Вас, наверное, удивляет, как мне удалось выжить в сталинской мясорубке? Дело в том, что отец погиб еще в двадцатом году. Мне тогда было около двух лет. А мама через три года вышла замуж за советского функционера и всю жизнь скрывала свое прошлое. Из графини Браницкой в девичестве, а в первом замужестве жены штабс-капитана Веховского она стала Караваевой, женой председателя горкомхоза. Вот так.

Люба перевернула страницу и невольно залюбовалась прекрасным лицом девушки. С фотографии на нее смотрела белокурая голубоглазая красавица в полосатой тенниске и светлом фетровом берете, сдвинутом на затылок. Девушка улыбалась, счастливо, безмятежно.

— Это я, перед войной.

Люба перевела взгляд на старушку. Да, черты те же… Между этой, дряхлой, больной, и той, юной, беззаботной, жизнерадостной, расстояние длиной в жизнь. И жизнь, судя по всему, прожита нелегкая, полная горя и разочарований, коли приходится завершать ее в этом доме, среди чужих людей.

Серафима Григорьевна будто читала мысли. Она заговорила, и Люба вздрогнула, не ожидая такой проницательности.

— Вы не жалейте меня. Не я первая, не я последняя. Сколько здесь подобных судеб! Так уж устроено в мире — не каждому старику выпадает счастье умереть в окружении близких. И все-таки лучше здесь, чем в одиночку, в пустой квартире. Я потому и перешла сюда жить. Мы с Тасей славно провели время: о многом переговорили, в парке гуляли, в церковь ходили, помогали друг дружке. И потом…

Она надолго замолчала. Люба листала альбом, стараясь не тревожить, не отвлекать от дум старого человека.

— Вы, Любочка, еще раз на первую страничку взгляните. Там внизу маленький снимок. Видите?

— Женщина на фоне дворца?

— Дворца… — Серафима Григорьевна снова усмехнулась. — Не узнаете? Впрочем, теперь его не узнать. Все переделали.

— Постойте! Неужели? Не может быть!

— Да, это он, наш дом, построенный графом Браницким еще в девятнадцатом веке. Здесь родилась мама. Правда, жили в этом поместье наездами, в основном летом.

— Так что же получается, Серафима Григорьевна?!

— А получается то, что я пришла умирать в свое родовое гнездо, — она тихонько засмеялась. — Не помню, кто-то из домашних животных уходит умирать в лес, к своим предкам, так и я…