Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

— Спасибо, но сейчас мне некогда. Я до семи занята.

— Вот и чудесно! Мы пойдем как раз после семи. У нас тут все гуляют в это время. Посмотрите в окно! Это же грех сидеть взаперти, когда природа сама приглашает к себе в гости! А?

— Хорошо. Я с удовольствием прогуляюсь.

Стоя в дверях, Всеволод Петрович еще раз напомнил:

— Так я вас буду ждать на главной аллее.

— Хорошо, хорошо, Всеволод Петрович.

Они уже целый час бродили по парку. Всеволод Петрович, опираясь на трость, которая помогала ему слегка скрывать хромоту, неутомимо водил Любу по самым отдаленным и живописным уголкам, при этом много говорил, не умолкая ни на минуту. Он поведал ей свою жизненную историю, богатую яркими, порой трагическими, а иногда комическими событиями. Без утайки рассказал о неудавшейся последней любви, в результате которой и оказался в этом интернате, «предпоследнем прибежище раненой души». На Любин наивный вопрос — почему предпоследнем? — старик молча воздел свою трость кверху и посмотрел на небо.

«Ничто не ново на земле», — думала Люба, слушая рассказ Всеволода Петровича о том, как молодая жена, третья по счету, обманула его, забеременев от своего троюродного брата. Старик, в котором отеческое чувство к Светочке возобладало над мужской страстью, уговорил этого «негодяя» жениться на ней. А чтобы молодым было где жить, предоставил им свою квартиру и даже переписал ее на Свету. Он наивно рассчитывал дожить свой век при молодых и их сынишке, но «зять», так Всеволод Петрович называл мужа Светы, выжил старика, создав ему невыносимые условия: устраивал пирушки с друзьями, врубал на полную мощность музыкальный центр, курил, гася окурки в горшках с «элитными» кактусами.

— А где же ваши кактусы? Вы их оставили «зятю»? — поинтересовалась Люба.

— Что вы! Господь с вами! Они ведь живые, в отличие от этого чурбана. Все двенадцать горшков я забрал с собой. Благо здесь большие подоконники. Все кактусы уместились. А вы зайдите к нам на огонек, Любовь Антоновна! Полюбуетесь на моих питомцев. А?

— Обязательно зайду.

Обратно они шли мимо увядающих цветочных клумб, огненно-алых кустов барбариса и долго молчали. «Устал, бедный, — жалела старика Люба. — Тоже мне, герой-любовник! Неужели нельзя было найти какую-нибудь постарше? Она бы и заботилась, и «налево» не бегала, и собеседницей мудрой была. Ведь большего и не требуется в этом возрасте. Хотя… Кто их знает, мужчин? Что им еще нужно? И как порой обманчива внешность! Первое мое впечатление было так далеко от истины! Хм! Вот тебе и монах-пустынник!»

У крыльца остановились. Всеволод Петрович, с удовольствием глядя на румяное Любино лицо, явно любуясь ею, умиленно произнес:

— А вам на пользу такие променады. Глаза повеселели, блестят. Прелесть! У Федора Иваныча есть незабвенные строчки:

Он отвернулся, стер ладонью выступившие слезы. Люба лукаво, с легким кокетством процитировала то же тютчевское стихотворение:

Старик с радостным удивлением уставился на Любу:

— О! Не ожидал! Я ведь в лучшие времена знал почти всю его любовную лирику, да и философская мне тоже очень близка. Увы, все позади. Сейчас только и осталось слабым утешением:

— Простите, но откуда у вас такие познания? Не каждый может похвастать, что знает Тютчева, — восторженно спросил старик.

— Я учитель русского и литературы. Вот и весь секрет.

— Уверен, что вы прекрасный учитель.

Они помолчали, глядя на двух возвращающихся с прогулки старушек. Это были те самые старушки, разговор которых вчера Люба нечаянно услышала в коридоре.

Всеволод Петрович, галантно взяв Любу за локоть, увлек ее за собой на ступеньки крыльца:

— Это ведь я написал на телевидение про вашего Игоря.

— Я знаю от Зои Михайловны. Спасибо вам огромное.

— Он замечательный человек. Впрочем… и это вы, должно быть, знаете.

На второй ужин Люба не пошла. Вскипятила у себя чайник, заварила в новой кружке пакетик чая, положила в блюдце крекеры с сыром и устроилась в постели с книжкой, которую принесла из библиотеки. Но дальше первой страницы чтение не пошло. Вновь и вновь возвращалась к недавней сценке в столовой: они смотрят друг на друга, потом она произносит неискренние слова, а он отвечает честно, с плохо спрятанной болью.