Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

— Ну! Что я говорила? Не узнал! Это говорит о полной потере памяти. Ведь он не помнит не только свою семью, но и самого себя: ни родителей, ни места рождения, ни профессии — ничего!

— Скажите, а есть хоть какая-нибудь надежда?

— В моей практике все случаи амнезии, в основном, возрастные. Старики теряют память в связи со склерозом и другими заболеваниями. А здесь нетипичный случай. Мужчина в принципе еще в цветущем возрасте. Кстати, сколько ему?

— Пятьдесят.

— Хм. Я думала, что больше. Для склероза рановато. Здесь, мне кажется, криминалом попахивает.

— Вы хотите сказать, что его чем-то напоили?

— Вот-вот. Клофелином, например.

— Но кто же этот злодей?

— Наверное, тот, кому это было выгодно. К примеру, я слышала, что такими клофелинщиками часто бывают попутчики в поездах или девицы легкого поведения.

— Но он никуда не ехал, так что попутчики отпадают, а насчет девиц тоже сомневаюсь: у него молодая и красивая жена.

— Молодая, говорите? Ха-ха! Неравный брак, голубушка, до добра не доводит. Это я вам как врач говорю. Насмотрелась я на стариков, обманутых юными женами. Да и что за примером далеко ходить? Вы обратили внимание на соседа Николая, ой, то есть Игоря? Думаете, как он тут оказался? Ни за что не угадаете! О его судьбе книгу можно написать. Ладно, об этом после. Вам, я вижу, не до праздных разговоров. Давайте подумаем, что нам делать дальше.

— Я хочу поговорить с ним, — решительно заявила Люба.

— Я понимаю. Но что вы ему скажете? «Здрасте, я ваша тетя»? А потом начнете рассказывать о его родословной?

— А что в этом плохого? Как-то надо начинать…

— Начинать надо, но не «как-то»! А постепенно, шаг за шагом возвращая его в прежнюю орбиту, как бы заново знакомя его с вещами и людьми, которые когда-то составляли его жизненный круг.

— И что мне прикажете делать?

— Пока ничего. Первый разговор у него будет со мной. Фотографии ваши у меня в кабинете, я ими воспользуюсь. А вы пока побудьте в гостевой комнате. Вам придется переночевать у нас — Фрося принесет постельное белье. Так что наберитесь терпения и ждите. О результатах разговора я вам сразу сообщу.

Вновь Люба стояла у окна неуютной гостевой комнаты. Солнце уже садилось, и его оранжевый свет едва пробивался сквозь густой кустарник сирени и барбариса. Этот закатный час навевал тоску, делал Любино одиночество еще нестерпимее.

— Да что я, под арестом, что ли? — вдруг возмутилась Люба.

Она резко встала и вышла в коридор. Навстречу ей шли две старушки в плащах, видимо, возвращались с прогулки. Одна из них, худая, сморщенная, как сушеный стручок, громко, будучи, наверное, глуховатой, говорила второй, маленькой и толстой:

— Родственников у меня не осталось. Есть, правда, в Ростове троюродная племянница, но не знаю, жива ли она. Мы с ней даже не переписывались.

— А что толку-то от родственников этих, чемор их возьми! — подхватила толстуха. — У меня вон, сын где-то есть, и что мне от этого? Раньше хоть по праздникам приезжал, а за последние три года ни разу, паршивец, не навестил мать. Скинул меня сюда, как мешок картошки, и забыл. А на что я ему сейчас? Дом переписала на него. Десять тыщ на книжке было, похоронных — и те отдала. Подарок внучке, на свадьбу. А меня-то и забыли на нее позвать, окаянные!

— А мою квартиру и переписать некому. Государство выморочит после смерти, и весь разговор.

— Слышь, Сима! А Нинелька-то еще не подъезжала к тебе по этому поводу?

Толстуха оглянулась на Любу, затем толкнула локтем свою товарку и заговорила шепотом. Вскоре старые женщины скрылись за дверью одной из комнат.

Люба шла по коридору, как будто без всякой цели, но ноги сами привели ее к кабинету врача. Она оглянулась — в коридоре не было ни души. Приблизившись к двери и прильнув к ней, она затаила дыхание. До нее донесся поставленный голос Нинель Эдуардовны. Правда, сейчас в нем присутствовали интонации обольщения.

— Знаете, Игорь Алексеевич, язык никак не поворачивается называть вас этим именем…

— Дай мне самому… — услышала Люба непривычно хрипловатый, но все же такой знакомый и родной голос бывшего мужа.

— Неужели даже эти снимки ни о чем вам не говорят?

— Нет… Не знаю… Правда, что-то смутное в голове щелкает, но… Нет, не могу вспомнить, хоть убейте. Когда это было? Где?

— Ну что же. Всему свое время. Не будем напрягаться: это вредно для вас. Я думаю, соответствующее лечение поможет вам восстановиться.

— Но как мне быть? Я совершенно не помню эту женщину. Я ее не знаю. Поймите! О чем мне с ней говорить?