Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

На лестнице, когда уже спускались вниз, к машине, он вдруг подхватил Любу на руки под восторженные возгласы гостей и прижал к себе. Она увидела совсем близко его глаза и почувствовала, что роднее и дороже никого на свете нет. Ей захотелось прильнуть к его щеке, наговорить ласковых слов, но кругом были люди, да и ситуация не позволяла вольностей. Они сели в «жигуленок», на капоте которого красовалась глупая кукла в капроновом платье, и поехали в загс на торжественную регистрацию. Всю дорогу Игорь держал ее ладонь в своей, и она понимала, что это не какая-то там условность, обязательная в день свадьбы, а проявление чувства, которого было так много, что оно, выплескиваясь через край, переполняло душу ее любимого, и с этим ничего нельзя было поделать.

От воспоминаний ее оторвал голос матери:

— Люба! Где ты там?! Иди, посмотри на этого мужчину!

Люба положила огурец обратно в таз, вытерла руки и пошла в комнату.

Эту передачу, которую Мария Владимировна не пропускала даже в дни обострения болезней, Люба не то чтобы не любила, а боялась. Боялась разочарований, выматывающих душу ожиданий, напрасных надежд. Кроме того, она не могла без слез смотреть на несчастных матерей, потерявших своих детей. Всякий раз после просмотра очередного выпуска программы ее мучила жесточайшая мигрень.

— Послушай! Сейчас он говорить будет. Господи! Как он похож на Игоря! И нос его. И лоб… Такие же залысины… — скороговоркой произнесла Мария Владимировна, неотрывно глядя на экран.

Люба, скептически поджав губы, посмотрела сначала на мать, потом на экран телевизора. В комнате, похожей на больничную палату, на кровати сидел мужчина и отвечал на вопросы журналистки. Его снимали сбоку, даже, можно сказать, с затылка, и Люба успела разглядеть худые плечи под старым тренировочным костюмом и редкие седые волосы, очень коротко остриженные, или скорей всего едва отросшие после стрижки наголо.

Журналистка задала ему очередной вопрос, и Люба замерла в ожидании. Мужчина отвечал односложно, каким-то надтреснутым голосом и так тихо, что приходилось вслушиваться.

— Я ничего не помню, — мямлил мужчина, — ничего. Меня здесь зовут Колей. Я привык. Здесь хорошо, тепло. Кормят три раза в день. Подлечили. Теперь вот работаю плотником.

Люба перевела дыхание, спокойно произнесла:

— Это не он. Разве ты не видишь? И голос не его. У Игоря был звучный баритон. А этот блеет едва слышно. Да ему семьдесят, не меньше. Взгляни на его шею! А руки! Сухие, морщинистые…

Она осеклась, судорожно сглотнула, впилась в экран немигающим взглядом. Оператор навел камеру на руки мужчины, и они предстали перед зрителями крупным планом: худые, костистые, слегка подрагивающие. На левой руке виднелась тонкая белая линия, идущая от указательного пальца к большому. Этот шрам от глубокой ссадины, полученной из-за неловкого обращения с дрелью, Люба знала как никто другой. Ведь это ей пришлось тогда останавливать кровь, обрабатывать и перевязывать рану, а потом еще и отпаивать валерьянкой побледневшего горе-мастера.

— Ну что ты молчишь, Люба? Ведь это он! Он! Я узнала его. Слышишь?

— Да, мама, это он.

Люба без сил опустилась на диван, сложив на коленях ставшие тяжелыми руки.

А по телевизору уже шел другой сюжет — о найденном на вокзале малыше.

— Мама! Ты хоть что-нибудь запомнила? О чем там говорили? Где он сейчас?

— Сказали, в Сергинском приюте для престарелых. Это значит…

— Значит, в Сергино. Это где-то на севере области, километров сто от города…

— Господи Всевышний! Услышал меня, — пробормотала Мария Владимировна и начала креститься, шепча какую-то молитву.

Люба сидела в оцепенении, оглохшая, ослепшая, с одной-единственной фразой в голове, рефреном стучавшей в висок:

— Это он. Это он. Это…

Откуда-то издалека до нее дошел наконец голос матери:

— Люба! Очнись, доченька! Да что же это! Люба! Вот, я записала номер телефона. Позвони прямо сейчас на студию, и тебе дадут все справки: где он, что он. Поняла?

Люба какое-то время непонимающе смотрела на листок бумаги в руке матери, потом медленно взяла его и уставилась в цифры, коряво выведенные старческой рукой.

— Ну что ты еще раздумываешь? Звони скорее!

Люба взяла телефонную трубку и набрала номер. Короткие гудки на другом конце провода почему-то вывели Любу из заторможенного состояния.

— Нет. Я не буду звонить на студию. И вообще! Никому ни слова об этом. Даже Владику. Я должна съездить в это Сергино и убедиться, что это Игорь. А пока будем молчать. Хорошо?

Читать дальше