Иммануил Кант - Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)

Пространство, время и части их суть наглядные представления; их можно назвать единственными представлениями, в которых заключается разнообразное содержание (см. Трансценд. эстет.); т. е. их нельзя назвать понятиями, как бы осуществленными во многих представлениях, а наоборот – суммой многих представлений, объединенных одним сознанием; значит, в них есть синтетическое единство сознания. Единичные представления важны в применениях (см. § 25).

Говоря о четырех силлогистических фигурах, логики трактуют только о категорических умозаключениях. В сущности, они говорят об искусстве умножать способы заключений посредством подстановки непосредственных умозаключений (consequentiae immediatae) в посылках первой фигуры. Таким методом логики достигли одной только цели, а именно подняли значение категорических суждений, которые поэтому стали образцом для всех других.

Я не понимаю, почему находят особенно странным, что внутреннее чувство имеет дело только с внутренними впечатлениями, исходящими от нас самих. Это ясно из того, что мы называем вниманием. Рассудок заставляет при этом внутреннее чувство представлять нечто соответствующее мыслимому содержанию. Понятно, что при этом душа должна испытывать страдательное состояние.

«Я мыслю» выражает действие, которым определяется мое бытие. Им указывается на мое существование, но не указывается способа, по которому оно должно определяться, т. е. не видно разнообразных черт, к нему относящихся. Потому необходимо самовоззрение, в основе которого лежит форма априори, т. е. время; оно чувственно и относится к страдательной стороне нашей души. Другого способа самовоззрения нет, и особенно такого, в котором самоопределяющий субъект мог бы созерцать себя до акта определения, наподобие того, как время предваряет все, могущее им определяться. Оттого я не могу своего существования определять чертами самодеятельного существа: я могу только представлять самодеятельность моего мышления, т. е. определяющей деятельности; поэтому мое бытие имеет в глазах моих чувственный характер как бытие явления. При всем том и эта самодеятельность дает нам право называть себя разумными существами.

Пространство, представляемое нами как предмет (как действительно и делается в геометрии), заключает в себе нечто большее, чем простую форму представления, именно – оно есть сочетание разнообразных черт, данных в чувственной форме, в одно воззрительное представление; причем представление дает разнообразные черты, само же формальное воззрение – единство. Я отнес его к чувственности, дабы тем показать, что оно предваряет понятие, хотя, в сущности, оно предполагает вовсе не чувственный синтез, который условливает возможность понятий пространства и времени. Так как синтез служит условием, при котором образуются наглядные представления пространства и времени, то характер единства а priori, очевидно, должен быть отнесен к ним же самим, а не к понятию о них рассудка (§ 24).

Таким образом, очевидно, что опытный синтез наблюдения должен согласоваться с синтезом самосознания, который всецело априори заключается в категории. Одна и та же самодеятельность, в первом случае как воображение, во втором – как рассудок, вносит единство в разнообразное содержание представления.

Для того чтобы не усмотрели непоследовательности в том, что теперь я называю свободу условием морального закона, а потом – в самом исследовании – утверждаю, что моральный закон есть условие, единственно при котором мы можем осознать свободу, я хочу напомнить только то, что свобода есть, конечно, ratio essendi морального закона, а моральный закон есть ratio cognoscendi свободы. В самом деле, если бы моральный закон ясно не мыслился в нашем разуме раньше , то мы не считали бы себя вправе допустить нечто такое, как свобода (хотя она себе и не противоречит). Но если не было бы свободы, то не было бы в нас и морального закона. – Прим. автора здесь и далее, если не указано иное.

«Что же вы стали? Нет, не хотят! А ведь счастье желанное он им дозволил» (лат.) – строка из Сатиры первой Квинта Горация Флакка (пер. М. Дмитриева). – Прим. ред.

Соединение причинности как свободы с причинностью как механизмом природы, где первая приобретает твердое основание для человека в силу нравственного закона, а вторая – в силу закона природы, и притом в одном и том же субъекте, невозможно, если не представить себе человека по отношению к первой существом самим по себе, а по отношению ко второй – явлением, в первом случае в чистом, а во втором в эмпирическом сознании. Без этого противоречие разума с самим собой неизбежно.