Вольтер - Трактат о терпимости

Покидая Тулузу, Пьер встретил аббата-проповедника, и тот вернул юношу в город. Пьера поместили в доминиканский монастырь, где он вынужден был выполнить все обряды и принять католичество. Религия была удовлетворена – это стало своеобразным актом мщения за католическую веру, а ценой была кровь отца.

Дочерей Каласов тоже заточили в монастырь. Их несчастная мать осталась одна-одинешенька, без средств к существованию, убитая горем. Ей пришлось пережить казнь мужа, смерть одного сына и изгнание другого, у нее отняли дочерей, лишили всего имущества, отобрали всякую надежду – ей оставалось только замкнуться в себе и умереть. Несколько человек, которые изучили это ужасное дело и вникли во все обстоятельства, были столь потрясены несправедливостью и жестокостью в отношении Каласов, что принялись уговаривать вдову искать защиты у трона. Но силы ее к этому времени почти угасли. Потом, она была урожденной англичанкой – в детстве ее привезли сюда, во французскую провинцию, так что одно слово «Париж» пугало ее. Если в столице Лангедока творится такое беззаконие, то уж в столице королевства, по ее мнению, нравы совсем варварские. И все же она преодолела свой страх и физическую слабость – долг перед памятью мужа взывал отомстить за его убийство. И вдова Калас, еле живая, отправилась в Париж, где, против ожидания, встретила теплый прием, нашла сочувствие и поддержку, чему была очень изумлена.

В Париже здравый смысл одерживает победу над фанатизмом, какое бы сильное сопротивление тот ни оказывал. А в провинции, наоборот, побеждает почти всегда фанатизм.

Защищать Каласов взялся известный адвокат парижского парламента – господин де Бомон, он составил заключение, под которым пятнадцать адвокатов поставили свои подписи. Адвокат Луазо, которому тоже не занимать красноречия, представил записку, в которой дело разъяснялось в пользу Каласов. А господин Мариет, занимающий место адвоката в совете, написал убедительное юридическое прошение.

Деньги, которые эти великодушные люди получили от издания своих речей в защиту семьи, они отдали вдове. Весь Париж, да и вся Европа сочувствовали бедной женщине и требовали правосудия. Свой вердикт общественное мнение вынесло задолго до того, как дело было рассмотрено в совете.

И хотя министерство, как всегда, было завалено делами, хотя чиновники привыкли созерцать чужое горе, что притупляет жалость и даже может ожесточить сердце, все же призыв к милосердию в отношении Каласов здесь услышали. Судьи вернули дочерей матери, и когда женщина и девочки, одетые в траур, рыдали от переполнявших их эмоций, судьи сами расчувствовались до слез.

Однако врагов у Каласов оставалось предостаточно, ибо дело касалось религии. Те, кого прозвали во Франции ханжами, ничуть не стесняясь заявляли, что колесовать невиновного старика-кальвиниста было правильнее, чем если бы восемь судей Лангедока признались в совершенной ошибке. Свою позицию они мотивировали тем, что «судей больше, чем Каласов», то есть ради сохранения чести судебного сословия стоило уничтожить всю семью Каласов. Им и в голову не приходит, что честь любого человека, в том числе судей, как раз и заключается в готовности исправлять допущенные ошибки.

Французы не верят, что папа и его кардиналы совсем уж непогрешимы. А разве восемь тулузских судей святее папы? Все здравомыслящие люди, совершенно не причастные к процессу Каласов, считали, что вердикт, вынесенный в Тулузе, будет обжалован по всей Европе даже в том случае, если по частным соображениям дело не будет пересмотрено в совете.

Так обстояло это в высшей степени необычное дело, когда у людей отзывчивых и непредубежденных возникло желание представить публике свои размышления, которые касаются веротерпимости, милосердия, снисходительности. Аббат Уттвиль в своем высокопарном сочинении, в основе которого лежат заблуждения, назвал сострадание и терпимость чудовищной догмой, тогда как разум видит в них неотъемлемую черту человеческой природы.

Либо тулузский суд под влиянием фанатичной толпы приговорил невинного человека к колесованию – и это неслыханно, либо этот человек вместе с женой удавили своего сына, в чем им помогал другой их сын, – и это противоестественно. И в первом, и во втором случае священной религией злоупотребили и случилось страшное преступление. Какой должна быть религия – милосердной или жестокой до варварства? Выяснить это нужно в интересах всего человечества.