Авраам Иегошуа - Поздний развод

– Ну! Вы, все вы. Все до одного… ИЗБРАНЫ… И на вас – на всех на вас лежит отблеск ЕГО святости, вы связаны с НИМ заветом… Все вы.

Он раскидывает руки в стороны, словно надеясь обнять всех, находящихся в столовой. Мы сидим не дыша, он загипнотизировал нас.

– ВСЕ-Е-Е вы… Хотите вы того или не хотите… Даже те, что не верят.

Он замолкает, не спуская с меня глаз.

– ВСЕ-Е-Е, – затянул он снова. И перестал кружить, как если бы вдруг забыл, что он хотел сказать… Стоял, задрав голову, голос потерял мягкость и стал грубым. – Ну… Вся земля отдана в ваши руки, – здесь он рывком вытаскивает из своего кармана блокнот, голос его звучит, как барабанная дробь – советуя, настаивая, требуя, – чтобы вы владели ею… – Он улыбается чему-то, скрытому в глубине его существа, а затем повторяет с еще большей силой: – Чтобы вы владели ею. Владели… – Он, кажется, готов повторять это без конца, лицо его наливается кровью, я чувствую, какой гнев переполняет его…

А мы сидим, боясь пошевельнуться. Он же снова начинает описывать круги, одна рука прижата к груди там, где сердце, мягкой, словно у кота, поступью, не замечая, что шарф на его шее размотался, откуда-то в другой его руке белая салфетка, светлые кудри упали на шею, теперь я вижу его со спины, и вдруг, словно молния, меня пронзает догадка: это вовсе не мужчина, это женщина, выдающая себя за мужчину. У меня перехватывает дыхание.

Он останавливается у моего стола, чуть сбоку. Его взгляд ощупывает нас.

– Ну… ну… – Он расправляет плечи. – Каждое поколение жаждет свободы… Но только подобия свободы… Подобия свободы… Есть свобода стать рабом… Возможность стать рабом Всевышнего. Это – внутренняя свобода. Только она и важна. Свобода внешняя не стоит ничего.

Опять он тянется к моей книге, которую я раскрыла, выхватывает ее, мрачно ее рассматривает, захлопывает и, засунув под мышку, вновь начинает нарезать круги. Но я вскакиваю на ноги. Как же это я не увидела с самого начала, что это не ОН, а ОНА? Переодетая рабби, выдающая себя за раввина? С отчаянной храбростью я обращаю на него всеобщее внимание. Неужели никто, кроме меня, этого не видит? Дойдя до отдаленного стола, он начинает снова петь и снова возвращается к своему месту, жестом призывая нас присоединиться к нему, требует, чтобы мы подхватили мелодию. А я прозреваю истинное положение вещей. Она вернулась. Она уже здесь, между нами. И я в панике устремляюсь наружу.

Черная ночь охватывает меня, накрывая, словно холодным плащом, я бегу, словно спасаясь от погони, пролетаю, пробегаю, продираюсь сквозь заросли кустарника, ударяюсь о ветки, слышу топот ног, настигающих меня, они бегут за мной по тропинке. В кромешной тьме Ихзекиель выкрикивает мое имя, я бросаю быстрый взгляд влево и вправо и замечаю тоненькую невысокую женщину, попыхивающую сигаретой. Наконец она поднимает с земли кипу, которая свалилась у нее с головы, пока она пробиралась к моему домику. Я снова продираюсь сквозь кустарник, держа направление к наружным воротам. В свете луны тропинка напоминает переливающийся ручеек, сторожка на выезде залита светом, из окон по-прежнему рвется музыка, на этот раз арабская. Здесь я поворачиваю обратно и вскоре оказываюсь возле административного корпуса – дверь в него открыта и тоскливо скрипит под ветром. Внутри темно. Забитые папками стеллажи, телефоны, поблескивающие в лунном свете. Прежде чем я успела набрать последнюю цифру, резкий и грубый голос Кедми прорезал тишину:

– Кедми слушает…

– Это я…

– Кто это? Говорите громче…

Меня охватывает внезапная слабость.

– Это мама.

– Что это вы там бормочете. Кто вы?

– Мама… – я это уже шепчу.

– Чья мама? Ах… Это вы… Что случилось?

– Дай мне поговорить с Яэлью…

– А что случилось?

– Я хочу поговорить с Яэлью. Или с Цви.

– Хорошо, хорошо. Только не надо нервничать. Сейчас сможете поговорить со всеми… Только сначала скажите мне, что произошло?

Но из-за углового стеллажа, уставленного папками, появляется ОНА, одетая в облысевшую меховую шубу и галоши, на носу у нее старушечьи очки, которые вот-вот спадут, высокая, морщинистая, прямая, на ногах белые шерстяные чулки, с шеи свисает дешевая серебряная цепочка. Она протягивает костлявую руку, стараясь выхватить у меня телефон с улыбкой, которую я ненавижу. А в следующее мгновение я уже начинаю говорить, она пытается сделать то же, а голос в трубке, голос Яэли, раз и еще раз повторяет одно и то же:

– Мама? Что случилось? Что все это значит? Мама? – Она встревожена. Терпеливо повторяет свои вопросы, зовет меня: – Мама? Это ты?