Авраам Иегошуа - Поздний развод

– Неужели? – спрашивал ты. – Неужели все это правда? И ты на самом деле хотела меня убить?

Возможно, что сейчас, когда мы уже не составляем одно целое, эта мысль тебе льстит. И тебе нравится так думать. А что я тебе ответила?

– Да.

Но это было не так. Я просто хотела одним ударом рассечь то, что нас опутало. Тебе понятна разница? Одним ударом освободить тебя от безнадежности и страха, из-за которых ты и бежал от нас, но оставив при этом какую-то часть самого себя здесь, с нами. Потому что я уверена – что-то ты здесь оставил. А я всего-то хотела освободить тебя от невыносимого твоего страха. Пусть даже ценой нашего разъединения, отделения… но не расставания, не разрыва. Не потери тебя, нет. Я хотела твоей свободы, которая потом (так я думала) непременно приведет тебя обратно ко мне… ко всем нам. Ведь у меня чуть не остановилось сердце, когда я застала тебя тогда на кухне – в переднике, в чаду подгорающего мяса, в пене от выкипающего супа. Вот тогда я услышала ее голос: «Порви, разруби все путы, это единственный путь к спасению – для тебя, для него». Вот тут-то и прозвучало это слово – «нож».

– Возьми нож и перережь веревки, – приказала она. – Один взмах ножа… но не убивай его, только освободи.

А ты – ты, который знал меня лучше всех, который столько лет со мною прожил, – что ты подумал? Чего испугался? Почему и сейчас ты задаешь мне этот вопрос, спрашивая:

– А ты и в самом деле хотела меня убить?

– Да, – сказала я…

Но ты ведь понял, что я имела в виду. Не тебя я хотела убить, даже не испугать… Я хотела убить твой страх… Пусть даже он был вызван горчайшим твоим разочарованием в жизни. Вот для чего я схватилась за нож… А ты? Что тебя так напугало? Почему ты стал со мною бороться, хватать за руки, а потом бросился бежать… Ну да… Ведь когда случалось что-то серьезное, ты всегда старался убежать. Ты бросился к Цви и разбудил его. И разбудил детей… Чего ты от них ожидал? Ведь ничего хорошего они от тебя никогда не видели. Речь не идет о справедливости, я говорю о честности. А они… вспомни, на кого ты всегда кричал? Кого без конца учил и поучал? С чего вдруг ты так побледнел, попытался выхватить у меня этот злосчастный нож… Почему начал метаться по дому? Если бы ты просто стоял как стоял, а не пытался убежать… Вместо того чтобы вскрикивать, потеряв голову: «Боже! О боже!» – и выскочить за дверь. А из тебя так же бурно выскакивали, высыпались слова… слова и слова… А ведь будь по-другому, не пролилось бы ни единой капли крови. Ты был бы освобожден от своих страхов совершенно безболезненно, легко и свободно. И мы могли бы добиться этого, даже не прибегая к ножу…

Внезапно что-то грохнулось на стол, и приглушенный шум голосов вперемешку со смехом стал стихать. Кто-то, сидевший сбоку, начал петь следующий куплет из Агады [10], тоже все тише и тише. Из противоположного угла комнаты кто-то пытается подхватить мотив… И тоже умолкает.

– Шш… Шш… – раздаются голоса. – Замолчите вы там. Утихните! Рабби хочет сказать несколько слов…

Тишина становится еще весомее. В конце концов он останавливает свой взор на нас, он высвечивает нас, словно направляя на нас свет прожектора. Все взгляды в свою очередь обращены сейчас на него. То здесь, то там по лицам пробегает улыбка. Он делает шаг назад и потом медленно начинает описывать круги между столами, одна рука на груди, другая парит в воздухе. Мы, замерев на своих местах, завороженно смотрим за тем, как он описывает круги – один за одним, придерживая сердце и указуя перстом на небеса… Время от времени до нас доносится бормотание, в котором иногда слышны знакомые слова: «Свобода… Смерть… Вечная жизнь… Бог могущественный и единственный… Рабство…» Время от времени он останавливается то здесь, то там – возле детишек примолкшей американочки, но и передо мной тоже, захлопывает книгу, которую я держу в руке. Палец его указует мне какую-то цель в небе, мягкий, но неумолчный тенор зовет всех к единению, сулит радость и счастье посвященным, грозит бедами и карами сомневающимся, а смерть, говорит он, ждет отпавших. Круг, еще круг и еще. Рука прикрывает сердце, другая устремлена туда, где Он решает судьбы людей и народов, казнит и милует, строгий и неподкупный, и ангелы пообочь Него слева и справа. В такие мгновения мне кажется, что это бесконечное круженье, этот неумолимый тенор, эта неизвестная мне завораживающая мелодия – это все какой-то ритуал, которому молодой русский ребе научился в мордовских (интересно, что это такое?) лагерях.