Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Фритц поднялся, зачесал волосы на сторону и отправился искать Айерли — и действительно, нашел того в «Монастырском погребке» и изложил свои горести. На это Айерли вздохнул не менее горестно и сказал: «Теперь-то уж ничего не изменишь. Стоит свинье показать хотя бы кончик колбасной оплетки, как уж с десяток ртов вцепится. Должности я тебе никакой обещать не могу, сейчас спрос на ребят с озер да на епископов, да и без того сотня дармоедов, которым нужно помочь. На ландъегеря ты не тянешь, ноги слабые, да и выправки нет. А уж мальчиков на побегушках в контору до скончанья века хватит, этих-то искать не надо, их что клевера в поле. На счет женитьбы можно было бы еще помозговать, да только девушка с достатком за тебя не пойдет, ты и лицом не вышел, и ноги слабые, да и гардероб обновить не мешало бы. А вот со вдовой какой-нибудь, может, и получится, они-то не придирчивы, тут уж не до жиру. Тебе как, с деньгами или с домом да хозяйством?» Фритц предпочел деньги. Тогда Айерли велел приходить через три дня, может, он его кой к кому и сведет. Но только вперед девять талеров, а если дело выгорит, то еще три за день до свадьбы. Фритц с большим удовольствием отложил бы выплату до свадьбы, да только вот Айерли не раз после свадьбы приходилось вместо денег получать зуботычины, потому и условий своих он придерживался жестко.

В смущении пошел Фритц к тетушке за деньгами для Айерли, а заодно и на новый костюм, в котором предстояло появиться на свадьбе; сердце у тетушки было доброе и она выручила его.

В условленный день Фритц как мог привел себя в порядок, причесался, уложил волосы воловьим жиром, заштопал все дыры, а одна небезызвестная старьевщица ссудила ему черный галстук, почти как новый; вид у него был заправский, особенно же когда откинул с глаз непослушные волосы, как делают старые коняги, когда челка лезет в глаза. Айерли сопровождал его и всю дорогу трепался. У Фритца же сердце выпрыгивало из груди.

Айерли постучал, и открылась дверь в комнату, где на кушетке сидела вдова. Кушетка была набита болотной травой, а потому оказалась довольно жесткой. Но тем слаще было смотреть на сидящую на ней вдову: на лице у нее играл приятный румянец, так что и не скажешь, была ли она когда-то девкой в винном погребе, или же является ею по сей день. Вид у нее был смущенный, и Фритц перешел в наступление. А уж Айерли разливался о душевных струнах, благодати брака, и как оба они подходят друг к другу, что твой сапог к ноге. Вдова же дала понять, что дело это деликатное, и сказала, что предпочла бы остаться незамужней, это избавит ее от насмешек; к тому же она, в таком случае, сохранит то, что имеет. Фритц же заметил, что раньше тоже так думал; но теперь дело его растет, и чем больше становится его заработок, тем сильнее хочется его с кем-то разделить, и горестно ему вот так, в одиночестве, наслаждаться такими благами; и если он как-нибудь в воскресенье отправится в Алльмединген или через Бухзее, то, думается ему, как было бы хорошо иметь при себе жену; тут откинул он со лба прядь волос — не в пример одному известному писателю — да еще и вытянул ноги как только мог, чтобы уж никак не остались незамеченными его шпоры. Он-де только что из Аарберга, хорошенькую же сделку он там заключил, да вот только жажда замучила, неплохо было бы выпить винца. Коли так, она может послать девку, сказала наконец вдова. Фритц выложил последние деньги из тех, что дала ему тетушка, с таким видом, будто там, откуда он их достал, были еще сотни.

Вдова же ответила, что серебро тратить жалко, и если он позволит, она ему разменяет. Она взяла монеты, отперла бюро — и тут Фритцу едва не сделалось дурно. Он увидел там по крайней мере с полдюжины туго набитых мешочков, какие обычно шьют из старых фартуков, чтобы хранить деньги — с полдюжины холщовых мешочков, поклонников у которых еще больше, чем у холщовых фартуков. Айерли хлопал глазами, а когда вдова случайно задела локтем мешочки, перезвон от них пошел такой, что проник Фритцу прямо в душу, пронизал его с головы до ног, так что он уже и не мог спокойно держать последние под столом. Обходительность его тут же стала самой искренней и непосредственной, вдова в его глазах преобразилась, а уж Айерли не оставалось ничего другого, кроме как принимать на грудь стакан за стаканом. Стоило пылу Фритца поутихнуть, как вдова снова открывала бюро и легонько толкала мешочек, тут же любовный жар Фритца разгорался с новой силой. Короче говоря, не успел еще вечер перейти в ночь, а свадьба уже была делом решенным.