Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Без денег, без куртки явился Бенц на следующее утро к новому хозяину, и что ждало его впереди, он не знал.

Так встретил он Рождество 1825 года.

В глухой чаще, словно вор, что собирается на дело, хоронился маленький домик. Внутри и снаружи была темень, но вот из леса вышли двое, волоча за собой сани. «Смотри-ка, — сказал тот, что повыше, — толстуха-то еще и не затопила печь, ну сейчас она у меня запоет!» Они забросали сани листвой у хлева, вошли в комнату, и она вдруг ожила. Началась суета, послышалось ворчание: «Господи Иисусе, Господи Иисусе, вот пьянчуга, да ведь и слышать ничего не желает! Вот подонок!» Словно эхом отдались эти слова изо всех углов, и из тряпья показались головы. И как гремит гром в дождь и бурю, так прорезал этот ропот визгливый голос: «Ты подниматься-то собираешься? Все утро продрыхла, уж я тебе покажу, небось весь день валяться собралась, а я с полуночи на ногах! И не вздумай ворчать, не то заткну тебе рот, так что ни в жисть не раскроешь!» «Да он и слышать-то ничего не хочет! Убийца! Убийца!» Отовсюду раздавались голоса. Пока Бенц переругивался с ними, Мэди выкарабкалась из кровати и с воем и проклятиями, будто бы прямо сегодня пойдет к регенту и расскажет ему, как Бенц с нею обращается, начала одеваться. «Вот и ступай, — пробурчал Бенц, — мне даже лучше будет, я расскажу ему, как ты ходишь побираешься да в долги залезаешь, сволочь!» — еще и пару затрещин отвесил. Мэди принялась за старое: «Слушай, какой же ты все-таки пес шелудивый! Это же просто неслыханно, чтобы муж колотил жену ни свет ни заря, а ведь знаешь, каково мне приходится!» «То-то ты и ходишь да в долг берешь!» — ворчал Бенц. «Так это я милостыню собрала и заработала!» — ответила Мэди. «Ты еще и врать будешь?» — сказал Бенц и снова отвесил ей пару затрещин. «Ах ты убивец, врун, шельмец ты этакий!» — кричала Мэди. «Да заткнись ты, пока я тебе башку не оторвал!» — кричал Бенц. После этих-то прелиминарий, выяснив, наконец, отношения, перешли к празднованию, уселись за разварную картошку и жидкий кофе.

Цирюльник из Грабена заказал у Бенца еловую дранку, и этой ночью Бенц ее доставил. Своего леса у цирюльника не было, а крыша прохудилась. Покупать дранку было жалко денег, но самому воровать лес не хотелось. Расплатиться собственными услугами цирюльник не мог — бороды Бенц не носил, но согласился доставить краденую дранку за плату, сколь бы мало цирюльник ни предлагал. Но когда дело дошло до оплаты, начались отговорки: то ель была нехороша, то шла в счет кофе, который Мэди брала в долг. Что оставалось Бенцу? Отвезти ель назад он не мог, уже светало; вести цирюльника в суд тоже было не с руки. Так что ему, как он ни гневался и ни ярился, пришлось довольствоваться тем, что дали. Гнев и ярость свои он донес до дома и выплеснул на жену и детей, но брать в долг у цирюльника и так больше никто не собирался.

Когда рот Мэди передохнул и снова мог действовать, положение постепенно переменилось. Бенц тут же оказался самым отчаянным проходимцем, который не заботится о хозяйстве, а еще ленивым псом. Никто-де больше не хотел брать его на работу — еще бы, такого тупицу; ель надо было притащить домой, а не оставлять у цирюльника, мог бы и догадаться, что тот обведет его вокруг пальца. Бенц не смолчал: «Заткнись, а то башку оторву!», но Мэди и не думала останавливаться: «Да хоть бы и оторвешь! А я все равно не заткнусь». Назвала Бенца нечестивцем и добавила, что если уж нос в соплях, не стоит развешивать их до полу. Бенц ничего больше не отвечал, разве что время от времени бормотал: «Да заткнись ты! Да может меня бес попутал, почем тебе знать».

Такие-то разговоры вели за столом супруги, а заодно прочли молитвы до и после трапезы, во время которой Мэди перекусила сама и покормила малыша. Когда есть больше было нечего, все разбежались, и Мэди пришлось переключиться на остальных детей, чтобы заставить их прибраться да умыться. У каждого в голове было свое, каждый хотел поскорее заняться своими делами, общие заботы каждый хотел поскорее спихнуть на другого. Бенц вместе со старшим сыном и подельником в одном лице собирались поживиться чем-нибудь в лесу. Им нужны были дрова. А может, и годная древесина для каретника попадется. У Мэди из головы не шел рождественский четверг, а две девочки отправились просить милостыню. Что было в головах у трех младших, никого не интересовало. Как бы они ни кричали и ни бедокурили, а должны были сидеть дома; пятилетнему и трехлетнему вменялось весь день присматривать за годовалым малышом. Бенц и жену хотел запереть дома; но получив в ответ целый заряд картечи из ругательств, с подробным перечислением всего того, в чем нуждаются дети и о чем он должен был позаботиться и что должен был достать, но ничего не сделал, будучи самым бесполезным дармоедом, — он уже рад был отпустить Мэди, причем чем быстрее, тем лучше.