Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

И сейчас вот, заглянув к Ване, капитан застал его точно в таком же положении — локти на коленях и щеки на кулаках. Правда, увидев в дверях Зайцева, Ваня оживился, распрямился, в глазах его появилась если и не жизнь, то что-то очень на нее похожее.

— Так и сидишь? — весело спросил Зайцев, с силой захлопывая за собой дверь.

— Так и сижу, — безутешно ответил Ваня. — Подозреваю, что человечество напрочь забыло обо мне. Но не скажу, чтобы это обстоятельство очень уж меня удивило. Ничего другого я и не ждал.

— Ошибаешься, Ваня, — твердо сказал Зайцев. — Человечество помнит о тебе, велело кланяться, привет вот передает, — и он поставил на стол чекушку водки.

— Отощало, видимо, человечество, — проворчал бомжара. — Емкость посуды все уменьшается.

— Настоящая емкость впереди, — Зайцев вынул из сумки несколько свертков. — А это аванс. А аванс не бывает большим, поскольку у клиента должна сохраняться способность соображать. Усёк?

— Наливай, капитан, — Ваня тяжело поднялся и, взяв на подоконнике два стакана, поставил их посредине стола. Рядом расположил нож, вилки, небольшую тарелочку.

Зайцев тем временем, развернув свертки, положил на тарелочку кусок буженины, уже нарезанный хлеб, в последнем свертке оказался большой красный помидор. Зайцев не стал его резать, просто разломил на две половинки, обнажив алую, посверкивающую на изломе мякоть.

— Красиво, — одобрил бомжара, разливая водку по стаканам. — С праздником, капитан.

— С каким? — удивился Зайцев.

— Ты вот пришел… Меня живым застал… Сколько сейчас мужиков сидят в своих клетушках и мечтают, чтобы хоть кто-нибудь позвонил, чтобы хоть кто-нибудь в дверь постучал, бутылку на стол поставил, помидором угостил… И ведь не все выдерживают.

— И что же с ними происходит?

— В окна прыгают, — бомжара передернул плечами. — И правильно делают. Потому что больше им ничего не остается, как в окно сигануть с какого-то там этажа… Будь здоров, капитан. Будь весел, здоров, хорош собой, — и бомжара поднял свой стакан.

И Зайцеву ничего не оставалось, как последовать его примеру.

— Я слушаю тебя, капитан, — проговорил бомжара, разламывая свою половинку помидора.

Зайцев не торопясь отрезал себе ломоть буженины, понюхал хлеб, опустил на пол пустую бутылку, повздыхал, глядя в немытое окно, и наконец посмотрел бомжаре в глаза.

— Ребеночка украли.

— Мальчика, девочку?

— Девочку.

— Сколько девочке?

— Два года. Почти.

— Значит, жива, — сказал бомжара.

— С чего ты взял?! — вскинулся капитан.

— А что с двухлеткой делать-то? Никакую порочную страсть не ублажить… Хлопоты одни. Разве что для выкупа.

— Именно! — Зайцев назидательно поднял указательный палец. — Вот тут ты, Ваня, попал в десятку.

— Много хотят денег?

— Сто тысяч. Долларов.

— Хорошие деньги, — проговорил бомжара. — Я бы не отказался.

— И что бы купил?

— А ничего дельного за них не купишь. Плохонькая однокомнатная квартира стоит дороже. Хотя нет… Есть одна вещь, которую я купил бы не задумываясь… Путевку в кругосветное путешествие.

— И чем бы занимался в этом путешествии? — усмехнулся Зайцев.

— А ничем. Смотрел бы по сторонам. Конечно, иногда пропускал бы по глоточку-второму. Без этого ни одно настоящее путешествие не обходится.

— Договорились, — Зайцев поднялся из-за стола с некоторой поспешностью. — Сейчас мы пойдем в одно место, и там ты сможешь смотреть по сторонам сколько угодно. И глоточек-второй ты уже пропустил. Собирайся. Маму проведаем. У которой девочку украли.

— А мама красивая?

— Ваня! — вскричал капитан, остановившись в движении. — Ты еще и об этом думаешь?!

— Об этом, капитан, я завсегда думаю. Но дело в другом… Почему-то именно у красивых мам крадут девочек. Не замечал? А у дурнушек только кошельки пропадают. Да и те почему-то пустыми оказываются.

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Зайцев.

— Жизнь, — рассудительно произнес бомжара и вскинул правую руку вверх и чуть в сторону — точь-в-точь как это делали древнегреческие боги в моменты суровые и даже судьбоносные.

Элеонора Юрьевна Маласаева действительно оказалась женщиной красивой, с тонкими вскинутыми бровями и большими горестными глазами. Правда, губы у нее были несколько тонковаты и постоянно как бы сосредоточенно сжаты, но это можно было объяснить несчастьем, которое так неожиданно свалилось на ее кудрявую голову.

Зайцева и бомжару Ваню она усадила в комнате за круглый стол, накрытый белой вязаной скатертью, сама села напротив и, сложив руки на столе, вопросительно уставилась на капитана.