Вацлав Михальский - Мир тесен

— Крутют мозги! — сказал Сеня, зло срывая с бутылки фольгу.

— Все паразиты! — услужливо подхватила Верка, ещё не зная в чём дело.

— Паразиты, — подтвердил Сеня и, чокнувшись с Веркой, залпом выпил полстакана водки.

— Ты хлебашкам занюхай, хлебашкам, — совала ему в нос кусок чёрствого хлеба Верка.

Слава сидел на лавочке у стены вагона, читал в меркнущем свете вечера учебник русского языка: он решил ехать поступать в университет.

— То рекорд, часы дарют, а то назад вырубай. Не люблю я этого. И так здоровля нет, понимаешь! Святкин, так тот озлился и прямо в глаза им сказал, этой комиссии: «Нет такого закона!»

Слава прислушался. «Неужели будут вырубать? Неужели Алимов добился?»

— Все паразиты! — радостно воскликнула Верка. — А закусить чем? Вот я лучком, огурчиком, ничего, что привялый.

Стукнула калитка, пришёл Алимов.

— Зубришь? — Проходя мимо Славы, он ласково хлопнул его по плечу.

— Все паразиты! — не унималась Верка.

Слава остановил Алимова за руку:

— Что, будут вырубать?

— И ты уже знаешь? — засмеялся Алимов. — Ну и беспроволочный телеграф!

— Сеня жалуется Верке, я услышал.

— A-а… Сене я сейчас всё объясню. Значит, он уже в курсе?

— В курсе. Ему надо объяснить, всем надо объяснить.

— Объясню, с удовольствием! — Алимов быстро пошёл к вагону, из коридора шагнул прямо в Сенину комнату.

— Здравствуйте! Что ж, Сеня, сам пьёшь, а мы со Славой хоть пропади! — Алимов протянул соседу руку, тот на секунду замешкался, потом радостно пожал её, встал, засуетился, обметая ладонью крошки со стола.

— Садись, садись, — не веря своим глазам, сказал Сеня, — Славик, иди с нами!

Когда в комнату вошёл Слава, хозяин почувствовал, что Алимов не уйдет, что он действительно хочет мириться, и лицо его осветила детская счастливая улыбка.

— Сейчас я принесу чашки, — сказал Алимов.

— Я сам, — Слава опередил его, вернулся с двумя чёрными чашками от кофейного сервиза.

Сеня разлил водку по стаканам и чашкам.

— Неужели выпьешь? — удивленно спросил он Алимова.

— Выпью! — Алимов сверкнул чёрными глазами. — За мир! За дружбу! За взаимопонимание! На высшем уровне! Будем здоровы!

Все четверо чокнулись, выпили.

— Сеня, так я пойду, — сказала Верка, вытирая бледные губы. В обществе Алимова она всегда чувствовала себя плохо.

— Давай, — сказал Сеня, внутренне соглашаясь, что за этим столом Верке теперь не место.

Потом был длинный разговор. Алимов показывал Сене присланную из НИИ бумагу и объяснял, почему обделку шестого блока лучше вырубить, чем оставить. Он говорил о скорости воды, о водопроницаемости бетона плохого качества и еще о многих технических вещах, причем говорил серьезно, с цифрами и выкладками. Сеня слушал его, кивал тяжелой лысеющей головой и всякий раз спрашивал:

— А может и ничего, а? Святкин говорит: бастовать будем, и Кузькин кричит — бастовать, на хрена, кричит, попу гармонь! Мы, кричит, не ваньки-встаньки! Фёдор молчит, Мухтар тоже нервничает. Опять же, если как смотреть, мы тоже люди!

— Нет, Сеня, надо признать ошибку, — говорил Алимов, — надо быть мужчинами, главный инженер — и тот признал. Думаешь, мне хочется вырубать этот блок, думаешь, я не понимаю, как это трудно и тяжело?

Спор решила бумага из НИИ.

— А печати-то нет? — выставил последний аргумент Сеня.

Но Слава подтвердил слова Алимова, что бумаги, которые пишутся на фирменных бланках, не нуждаются в печати.

— Ладно, — согласился, наконец, Сеня, — если надо, так надо. Мы не враги.

— Я завтра буду в тоннеле вместе с вами, — сказал Алимов. — Я ребятам все объясню, ты только поддержи меня.

— Поддержу, — обещал Сеня, — допьем, что ли?

— Допьём! — бесшабашно крикнул Алимов и стукнул по столу маленьким крепким кулаком.

Всю ночь Алимова мучила боль в желудке. Чтобы заснуть он несколько раз принимался считать до тысячи, чтобы отвлечься от боли, думал о Саше, вспоминал детский дом, в котором прошло его детство, отрочество и начало юности. Под утро ему приснился сон-воспоминание…

…Светало. В зеленоватом небе тихо таял белый месяц. Влажные от росы, тускло блестели рельсы. Вокруг белой маленькой будочки у переезда, по обе стороны от железной дороги, окутанной высокими густыми садами, отдыхал от дневного зноя аул. Метрах в трёхстах от переезда, прямо по улице, которая одним своим концом упиралась в железнодорожный шлагбаум, за тремя воротами с каменными арками, словно отдельное государство, спал городок в гранатовом саду. Там в раскрытые окна спален светили ярко-алые цветы на гранатовых деревьях. С каждой ночью алых цветов оставалось всё меньше, потому что они становились зеленоватой круглой завязью. Но и совсем маленькие гранаты уже были увенчаны резной короной, как будто для того, чтобы отличить их царственное положение среди прочих плодов.