Вацлав Михальский - Мир тесен

Василий Петрович открыл глаза.

— Папа, а почему бы мне летом не поработать на стройке? — с вызовом спросила Саша.

— Ты что, Сашок, ты что! — Василий Петрович, испуганно сел на топчане. — Тебе же нельзя, у тебя строгий режим.

— Здесь очень жарко, пыльно, тяжело, — сказал Слава.

— Я хочу, принципиально, вы же все работаете!

— Сашок, тебе нельзя!

— Папа, я хочу!

— Нет, Сашок, не дури!

— Принципиально!

— Не дури, я сказал. Ах, Саша, Саша! — Василий Петрович встал и заходил по комнате. — Ладно, ехать надо.

— Я не поеду, — сказала Саша, — поезжай один.

— То есть, как?

— А так. Серажутдин покажет мне стройку, спустимся в котлован, а вечером поиграем на гитаре, чья гитара?

— Моя, — обрадованно сказал Сергей Алимович.

— Поиграем, попоём, а когда окончится смена, ты за мной приедешь. Ну, скажи, с какой стати мне в твоем МАЗе до двенадцати ночи трястись. И в Чарыке, в который ты едешь, я уже была.

В дверь постучали.

— Войдите, — недовольно сказал Алимов.

Вошли Сашка и Люся.

— Ноги, где мыть? — спросил Сашка.

— А-а-а! — Алимов засмеялся. — Сегодня можно не мыть, заходите! Знакомьтесь!

— Как славно у вас, Сергей Алимович, — сказала Люся.

— Правда? — обрадовалась Саша-французска, будто хвалили её квартиру. — Я сейчас! — Она выбежала за порог, сорвала с Сениной клумбы несколько маргариток и веточку львиного зева, нашла мензурку, поставила в неё цветы.

— Пришли за твоей мудростью, Аристотель, выручай, не хочет Люся пользу приносить на телефоне. Мои лавры не дают ей покоя. Говорит, хочу строить ГЭС, я в Москве на Центральном телеграфе телефонисткой работала и здесь то же самое, зачем же ехала? Захотела стать, как говорит наш старик Смирнов, Прометеем, добывающим огонь.

— Что ж, это можно устроить, — сказал Алимов, — у нас места вакантные есть.

— Вот хорошо! — обрадовалась Люся.

— Поехали, — обратился к дочери Василий Петрович.

— Поезжай, поезжай сам! — Саша приподнялась на цыпочки, поцеловала отца и подтолкнула его к двери. — Поезжай!

— Митинг — сегодня в два, на пересменке. Надо осветить, — сказал Смирнов.

Слава ничего не ответил.

— Между прочим, в дураках твои бородач остался. Чудак-человек!

Слава молча правил заметку о столовой.

— Уже второй час, — продолжал Смирнов. — Ты, между прочим, это дело начал, тебе и кончать. Не буду твой кусок отнимать. Митинг в котловане, у выхода из строительного тоннеля. Фотоаппарат возьми. Хотя я тоже пройдусь. Такое дело не каждый день бывает. Часы отличные. Я в парткоме видал — «Полет», двадцать три камня. Заметулю ты об них мощную тогда написал. ТАСС только сократил, а ничего не правил, я самолично сличал.

Славе было тяжело слушать болтовню Смирнова. Он думал о Сергее Алимовиче. Если он действительно прав, то его заметка, и митинг — профанация, обман. Он так и не набрался храбрости сказать Алимову о своём авторстве «Мирового рекорда», и это угнетало его больше всего. «Сегодня же скажу, как только его увижу. Тут моей вины нет. И вообще он наверняка преувеличивает. Не может быть, чтобы главный инженер, секретарь парткома, рабочие, сам министр, разбирались хуже Алимова».

— Да ты, старик, не туманься не слушай своего бородача, — угадал его мысли Смирнов. — Паникует, раздувает. Меня как-то тогда встретил, глаза вертятся, суёт на память. Я взял. Посмеялся. Спасибо, говорю, как раз искал газетку…

«А Смирнов молодец, — подумал Слава, — не сказал, что это моя работа».

Митинг открыл секретарь парткома. В котловане стоял такой жар, что сохли губы и натягивалась на скулах кожа.

— Товарищи! — тяжело дыша, прокричал секретарь. — Мы собрались сегодня здесь, чтоб чествовать наших героев труда, звено бетонщиков в лице… — Секретарь надел очки в массивной роговой оправе и, отведя далеко перед собой рвущийся на горячем ветру белый листок бумаги, прочел: — Товарищей Лысцова, Святкина, Кузькина, Магомедова, Кузнецова.

Главный инженер стоял рядом с парторгом и ослепительно улыбался улыбкой «своего человека».

Потом вручали часы. Подавая их, секретарь обнимал каждого из новоявленных героев, тряс руку. Самого молодого из них, Мухтара Магомедова, дружески похлопал по спине.

— Мы, комсомольцы и молодежь стройки, будем теперь сверять время по вашим часам! — сказала в своём выступлении молоденькая рабочая-маршейдер с детскими хвостиками косичек, торчащими из-под каски.

— Мы чего… мы ничего… — поправляя душивший ворот рубашки, свекольно-красный от всеобщего внимания, говорил ответное слово Семён Лысцов. — Ежели чего, то мы что… В общем, в порядке, значит. Спасибо вам! — Из-за его спины, норовя, чтоб его все видели, гордо ухмылялся Геннадий Кузькин. На полшага дальше стоял маленький напыжившийся Святкин, рядом с ним возвышался смущённо улыбающийся Мухтар. Фёдор стоял, опустив глаза, безучастный ко всему происходящему. Фотоаппарат Смирнова так и запечатлел всех пятерых.