Марианна Кожевникова - Простые вещи

Через пять минут Александр Павлович почувствовал себя первым остроумцем, ловко парируя шутливые выпады Жака. Веселым турниром они развлекали прекрасную даму и, чувствуя друг в друге достойных партнеров, от души наслаждались сами искусством словесного фехтования. Но вот кончилось парижское предместье, не радующее ни архитектурой, ни живописностью, как не радует глаз город Красногорск, и Жак предложил Александру Павловичу оглядеться.

— Характернейший пейзаж, сердце Франции, — сказал он. — Вам как переводчику пригодится, и послушаем вместе Жюльетт Греко.

Он нажал на кнопку магнитофона, и поплыл низкий бархатный голос. Александр Павлович с благодарностью взглянул на Жака.

— Именно о ней я и мечтал. Даже собирался поискать записи. Слышал всего несколько песен, но полюбил на всю жизнь.

Жак кивнул:

— Я не сомневался, что у нас много общего. Раз мы любим одну и ту же женщину, непременно будем друзьями.

О какой идет речь? О поющей или о сидящей там, на заднем сиденье? Александру Павловичу показалось, что он понял правильно, поэтому уточнять не стал. Тема любви прозвучала для него неожиданно, и он тоже улыбчиво покивал в ответ, выражая искреннюю симпатию и готовность дружить, но был рад, что нет необходимости продолжать разговор, откинулся на спинку и принялся смотреть в окно.

Темно-зеленые живые изгороди вились прихотливыми лентами, деля пологий склон на неровные участки, и на этом лоскутном одеяле бросались в глаза ослепительно желтые заплаты рапса и молочно-белые пятна — отдыхающие коровы. «Зато у нас, — невольно подумалось Александру Павловичу, — коровы рыжие и черно-белые, поля немереные, тянутся до самого горизонта, на горизонте лес, а здесь леса почти нет». Да, действительно, небо мягко ложилось на плавный изгиб холма, и леса не было видно.

Зато они проехали маленький городок, который здесь называли деревней. Улицы, выложенные плитами, небольшие домики под черепичными крышами, каменный собор. Поутру люди отправляются на поля, что вокруг городка, вечером возвращаются и расходятся по домам. «У нас все больше усадьбы, — снова отметил разницу Александр Павлович. — Дом и возле него огород». Вспомнив об огороде, он сразу вспомнил о Вере. И опять изумился — неужели она в самом деле любит его? Услужливая память нанизала череду завтраков с ароматным кофе и пышками, ужинов с душистыми травяными чаями. Ляля права, дом преобразился с появлением Веры. Возвращаясь, он видел не слепые темные окна, а золотистый свет за занавеской, обещавший тепло, горячий вкусный обед. Она встречала его улыбкой. Он увидел ее руки, маленькие и очень ловкие. И небольшие яркие глаза. Скорее серые. Но они могли казаться голубыми. Сейчас ее попытка привлечь внимание показалась трогательной. Сад был такой же попыткой. Но ему и в голову не пришло, что речь идет о чувствах, он ничего не понял и рассердился. А вот батюшка оценил Верины усилия. Ляля тоже оценила. А он? Почему он не заметил, что она вообще прилагает усилия? Впервые Александр Павлович с изумлением спросил себя, а почему, собственно, он принял как должное заботы этой совсем чужой женщины? Почему ему показалось совершенно естественным, что молодая приятная женщина тут же отправилась на кухню и принялась громыхать кастрюлями? И сама она почему так покорно-привычно сразу взялась за стряпню и мытье посуды? Ему, литератору, переводчику, журналисту, даже в голову не пришло, что незнакомка может стать со-бе-сед-ни-ком. Почему?

Странный неприятный вопрос кольнул Александра Павловича. Кольнул, потому что ему стало стыдно. «Мы женщин не любим, — подумал он. — Мы их используем…» И тут он как человек совестливый слегка покраснел. Но мысль, кольнув, не улетучилась, потекла дальше. Он вспомнил знаменитых французских красавиц, которых видел в Лувре: с большими носами, близко посаженными узкими глазками, они улыбались тонкими бескровными губами. Почему он решил, что их славили за красоту? Их называли «прекрасные женщины». Восхищались утонченным умом, образованностью, искусством вести беседу. К ним шли за советом, они умели уладить ссору, смягчить обиду, облагораживали нравы, сборище превращали в общество. Прекрасные, прекрасные женщины. Их ценили, любили, к ним испытывали благодарность. Александру Павловичу, человеку творческому, в воображении отказано не было, и вдруг он совсем по-иному увидел своих соотечественниц, которых недавно так возмущенно корил за бескрылую деятельность. Они проходили перед ним чередой, уже не юные, располневшие, но подкрашенные, причесанные, с моложавыми лицами и усталыми руками — веяло от них щемящим одиночеством. В этой череде были замужние, незамужние. Незамужние иной раз оказывались счастливее, к ним приходили чужие мужья с цветами и тортом, признавались в любви и тоже использовали, да, использовали… Множество старательных женщин, одна из которых привела в порядок его огород, а потом бросила в него камешек, трудились не покладая рук, отгораживаясь деятельностью от пустоты одиночества. Тут Александр Павлович покраснел снова: ему совсем стало стыдно, когда он вспомнил, какая буря поднялась в его душе, будто в стакане воды. Из-за чего?! Из-за огорода. Как он честил тогда женщин! Как высокомерно третировал!