Марианна Кожевникова - Простые вещи

Сам Александр Павлович чувствовал себя небожителем. Он не вез с собой никаких творений, а если вез, то в собственной голове. Не мучился амбициями, не выбивал себе места под солнцем, то бишь в предоставленных парижских залах, потому что недовольные пытались и в поезде сдвинуть с места довольных. Однако Вадим держался стойко. Он еще в Москве раздобыл план выставочного помещения, художники все вместе обсудили экспозицию и разделили между собой стены и стенды. Разместили живописные работы, графику, вышивки, ювелирные изделия, мелкую пластику. В спорных случаях кидали жребий. Кому-то повезло больше, кому-то меньше. Судьба. Ее решения Вадим менять не собирался.

— Разберемся на месте, — деловито отвечал он желающим меняться. — Вполне возможно, кого-то не устроит свет. Может быть, возникнут варианты. Вы в списке.

Александр Павлович проникся симпатией к деятельному, доброжелательному молодому человеку. Подумать только! Взвалить на себя такой груз! Да еще добровольно! Воистину Вадим вызывал восхищение. Александру Павловичу захотелось взглянуть на его работы. Кто знает — а вдруг бездарность? Приятная внешность, интеллигентность, образованность, даже интеллект не гарантируют наличие таланта. Такое тоже бывает и не так уж редко. В его журналистской практике часто оказывалось, что человек с хорошо подвешенным языком выглядел бледно в качестве профессионала и, наоборот, не дающий себе труда связывать слова оказывался необыкновенно толковым работником.

Про себя Александр Павлович со вздохом подумал, что время обольщений для него миновало. Как легко он очаровывался в молодые годы, подпадал под обаяние, ставил на пьедестал, а потом разбивал кумира. Теперь обходился и без того, и без другого. Он невольно возвращался мыслями к своему очаровательному соавтору и с иронической усмешкой думал: возраст, во всем виноват возраст — не захотелось Александру Павловичу тащить в гору воз молодых амбиций… Он приготовился даже к тому, что Париж ему не понравится. На дежурные восторги он уже не способен, молодую восприимчивость потерял, и вполне может случиться, что равнодушно оглядит Елисейские поля, Эйфелеву башню, набережные и поставит галочку — в Париже был. А вот Лувр его не подведет — живопись он любил и готовился увидеть в подлинниках то, что к чему привязался по репродукциям и фотографиям. В первую очередь, конечно, Нику, а потом и все остальное.

Ночью он никак не мог заснуть, даже стук колес не убаюкал, а когда все-таки задремал, разбудила таможня. Поляки оказались людьми въедливыми, проверяли на совесть, но и на это Александр Павлович не был в претензии — стоял в коридоре, смотрел в темное окно и думал: «Вот она, Европа. В двух шагах».

Снова влез на свою верхнюю полку и будто провалился. Проснулся уже в Германии, смотрел во все глаза на маленькие городки вдоль железнодорожного полотна. Привычных просторов и в помине не было. Если поле, то небольшое, а за ним снова непременно городок с какой-нибудь готической церковью…

Утолив первый голод европейскими видами, Саня отправился к Севе перекусить и поделиться впечатлениями.

Напротив Севы сидели две приятные дамы, одетые с изысканной небрежностью, которая служит лучшим признаком утонченного вкуса.

— Позвольте вас познакомить… Александр Павлович, Татьяна Семеновна, Алла Владимировна.

Все сообщили друг другу, что знакомство им очень приятно. Сева, окинув друга ласковым взглядом, протянул:

— Если будете хорошо себя вести, девочки, открою вам тайну Александра Павловича — он знает то, чего никто из нас не знает.

Александр Павлович сразу понял, на что намекает Всеволод Андреевич, и похолодел — перед его глазами возникла ужасная картина: в окружении щебечущих дам он странствует по парижским магазинам. Нет! Нет! Никогда!

— Если что и знал, то забыл, — произнес он глухо, без большой приязни, хотя на него смотрели с симпатией и любопытством.

Взгляд Александра Павловича, обращенный на вальяжного друга, таил в себе целую гамму: от упрека до мольбы. Сева внял мольбе Сани — и перевел разговор на милых дам, рассказав, что Танечка шьет иконы, Аллочка делает украшения.

Саня тут же выразил желание познакомиться с творчеством художниц, он предпочел предстать перед ними журналистом, но ни в коем случае не переводчиком, владеющим французским языком.

Его тайна гарантировала ему свободу, он собирался странствовать по Парижу один.

— Надеемся, в один прекрасный день вы откроете нам ваши тайные познания, — мило улыбаясь, сказала Татьяна.