Габриэль Гарсиа Маркес - Тризна безумия [Сборник рассказов]

Если судить по лицу ребенка и по его поведению, а также по тому, как он взирает через иллюминатор на облака и землю, становится очевидным, что данный перелет — наверняка первый в его жизни — отнюдь не рождает в нем неизбывных переживаний и эмоций. Его просто-напросто переправляют авиапочтой в виде багажа, предназначенного какому-то предприятию в Медельине, и нужно отдать должное — у него хватает достоинства и самообладания играть возложенную на него роль максимально серьезно. И даже в том случае, если бы это дитя было в несколько раз очаровательнее и если бы оно исправно посещало школу и получало высшие баллы за контрольные работы по арифметике — я не думаю, что был бы в состоянии когда-либо отнестись к нему иначе чем к чемодану. То обстоятельство, что данный чемодан обладает способностью смеяться, говорить и поглощать кока-колу, безусловно, возбуждает дополнительный интерес, однако не в силах нарушить уже вполне сложившийся образ.

Пассажирам предлагаются утренние газеты. В одной из них я встречаю заметку агентства «Юнайтед Пресс», заставляющую меня тотчас позабыть о мальчике-чемодане. Я дословно привожу здесь прочитанную мною заметку и убежден, что эта «самая коротенькая сказка в мире», — шедевр. Итак:

«Мэри-Джо, двух лет от роду, вынуждена учиться жить заново — в полной темноте. Ее родителям, мистеру и миссис Мэй, пришлось делать выбор между смертью девочки и ее пожизненной слепотой.

Крохотной Мэри-Джо хирурги клиники Майо удалили сразу оба глаза, после вынесенного консилиумом из шести наиболее значительных специалистов окончательного диагноза

- злокачественная опухоль сетчатки обоих глаз. Четыре дня спустя после операции девочка пожаловалась:

— Мама, мамочка, я не могу проснуться... Я не могу до конца проснуться».

Не исключено, что Рамон уже молвил неко гда: рояль — это мебель, вырядившаяся во фрак. Даже если он и не говорил, то ему следовало бы так сказать, дабы воздать по заслугам этому изумительному инструменту, являющемуся в первую очередь образцом архитектурного со вершенства.

Инструменты, равно как и люди, занимают разные ступени социальной лестницы. Поэтому между примитивным тимпаном и шарманкой, под которую залихватски гуляет по улицам вся нищая братия и которая подвигает эволюцию братии обезьяньей, существует разумная социальная дистанция. Покуда первый (то есть тимпан) по-прежнему пребывает в глухом и сумрачном веке ритма, второй (или лучше, вторая), подобно скрипке в руках незрячего, ступает вспять от цивилизации. Таков итог всей суммы деградировавших экспериментов, устраиваемых человеком с целью исследования ослепительной мелодической галактики.

Одним из наиболее бесправных представителей инструментального социума безусловно является аккордеон, растративший себя в густом чаду своего векового богемного бытия наряду с беспробудным пьянством. Аккордеон прямо-таки создан для кабака, беснующихся предместий и людской толпы. Это — настоящий бродяга, гуляка, покидающий мерзкую и зловонную улочку и замирающий подле дверей знатных домов, лишь бы только поглазеть на танцы.

Аккордеон появился на свет среди туманных пристаней, где и прибудет вовеки, окруженный затасканными и недужащими скрипками, повествующими всем прочим инструментам о некоем аристократическом роде, к которому они, судя по их словам, некогда имели честь принадлежать, но — увы! — вряд ли кто способен воспринять всерьез их струны, сотворенные из кишок бездумно умерщвленных котов и кошек.

Рояль же, в отличие от них, неизменно будет относиться к самым сливкам инструментального социума. Он чувствует себя в родной стихии среди шампанского и орхидей, там, где воздух напоен двусмысленным ароматом духов и где слова недосказаны, ибо остро отточенные ногти удушили их буквально в миге от признания.

Полагаю, что Рамон все-таки возвестил, что рояль неизменно облачен в праздничный туалет. Ничто не в силах соперничать с ним в уравновешенности, идеальном силуэте словно парящего в пустоте крыла ночной птицы, в действительности зиждущегося на четырех точеных опорах, хрупкость которых заключена в зыбком пределе меж свистом и бряцанием по клавишам.

Но вчера я повстречал рояль в некоем заведении где-то на самой окраине. Своим видом он походил на монарха, пребывающего в опале, или же на азартного игрока, брошенного из кресла игорного дома прямо на убогую скамью, предназначенную для бродяг, не уберегшихся от лап полиции.