Наталья Ким - Mainstream

— Я должен был понять… — Гоша целовал ее слезинки.

— Что поделаешь, не всем же быть понятливыми…

Лиза спрятала лицо под Гошиной курткой. И тоже не понимала, почему слезы не останавливаются. «Это плачу не я, — мысли, как обычно, были ясными. — Кто-то плачет внутри меня».

— Послушай, — она говорила скорее для себя, чем для него, — нет никаких причин, чтобы мы были вместе.

— Я разговаривал с твоей мамой.

— Кто ее просил?! — слезы моментально закончились.

— Я. Я просил. Мне надо было с кем-то поговорить. Не с тобой же. Ты ведь бросишь трубку. Ты ведь уверена, что тебе никто не нужен. И авторитетов для тебя нет. Поэтому можно поступать только так, как тебе вздумается.

— Не смей читать мне мораль! Ты сам всех ломаешь через колено и, если надо, идешь по трупам.

— Да. Поэтому я знаю, что говорю. Поверь, это гораздо труднее, чем кажется сначала.

— Общие фразы. О чем ты говорил с мамой?

— О том, какая ты славная, красивая и талантливая девочка.

— И ты решил, что ее можно втянуть в эту историю? Она ведь верит, в разумное-доброе-вечное. Не то, что ты. И не то, что я.

— Нет. Просто хотел поговорить с кем-то, кто думает так же, как я. Я тебя недооценил. Просчитался. Не думал, что так привяжусь к тебе. Когда ты… — его лицо передернулось. — Готов был всех поубивать. Уехал от греха подальше. А потом понял, что все это значения не имеет. Когда вы чуть оба в машине не сгорели.

Лиза покачала головой, помолчала.

— Все-таки у меня концы с концами не сходятся. Я уже настроилась с тобой расстаться. Поэтому не знаю, как на это все реагировать.

— Я тебе подскажу, — голос у него стал вкрадчивым. — Можно броситься ко мне на шею, поцеловать меня… тоже желательно.

— Да? Я сейчас брошусь, а ты через десять минут скажешь, что тебя Зелинский заждался, и уедешь.

— Мишка уже десятый сон видит, ночь в самолете не спал.

— А?..

— А это не твое дело. Ты все-таки маленькое чудовище. Я разве что на коленях тут не ползаю, в любви ей объясняюсь. А она уже счетчик включила, когда мне домой собираться!

— Ну ты можешь и здесь заночевать, если тебе удастся вторые полдивана очистить от макулатуры.

— Я рискну. Вообще, не понимаю, как ты там спишь. Этот диван больше напоминает Карпатские горы… У тебя тут шагу ступить негде, можно ноги переломать.

Лиза пристроилась на подлокотнике кресла и наблюдала, как Дмитриев разбирает залежи глянцевых журналов на диване: ее что-то в последнее время «пробило» на издания для женщин.

— Может быть, ты все-таки мне поможешь? — Гоша придержал ногой съехавшую стопку журналов.

— Вот еще. Тебе ночевать негде. Я и так перекантуюсь.

— Подари мне какую-нибудь свою картинку.

— Странная идея. Я уже давно ничего стоящего не крашу.

— Ну так накрась.

— А смысл? На обычной технике ничего не вытянешь. У нас каждый год по нескольку сотен дипломированных художников штампуют. А кто о них слышал?.. — Лиза, по обыкновению, перешла на мысли вслух. — Чем они, в сущности, отличаются от Семирадского или Ван Дейка? У тех было собственное видение, а у этих — нет. Сейчас у рекламщиков больше оригинальных идей, чем у художников.

— По части собственного видения ты явно скромничаешь.

— Я просто не думаю, что достаточно накрасить пятьдесят картинок и сделать персональную выставку. Нужна концепция. Например, собрать сто художников и предложить каждому нарисовать саксофон. И потом сделать выставку и запустить в зал сто саксофонистов.

— Масштабно мыслишь.

— Да. Только денег под такой проект мне никто не даст. А если кому-нибудь толковому предложить, идею свистнут.

— По-моему, диван свободен.

— Вот как? Ну тогда приятных сновидений. Я поехала к маме ночевать.

— Что?! — Гоша поймал ее за руку.

— Спокойно. Я пошутила, — Лиза прижалась губами к его небритой щеке…

К реслице было, что надо. Кожа беж, подлокотники из натурального дерева. Скромненько и со вкусом. Лиза покрутилась, отрегулировала высоту сиденья. Новый сотик так и лежал на столе. Она уже несколько раз пыталась позвонить, но сначала ее отвлекли разговорами, а потом казалось, что момент неудачный.

Наверное, сейчас можно. Гоша ответил не сразу:

— Слушаю.

— Это я…

Помолчали.

— Это мой новый телефон, служебный.

— По-моему, только ты можешь позвонить спустя четыре месяца, как ни в чем не бывало.

— На самом деле, через пять.

— И что же ты хочешь мне сказать? — голос у него был усталый.