Августо Кури - Покупатели мечты

Эдсон завершил свои знаменитые откровения, сказав:

— Я надеюсь все больше и больше понять различия между выставлением напоказ и внушением наших мыслей.

Жаль, что я никогда не просил, чтобы мои ученики произвели инвентаризацию своих жизней. Ясно, что им бы не потребовалось рассказывать Об этом при всех, но сегодня я думаю, что, если бы они хоть чуть-чуть научились быть старателями в своей психике, у них было бы меньше шансов быть рабами своих конфликтов.

История Эдсона сильно тронула меня. Я считал его шантажистом, эгоцентриком, верующим растратчиком. Мне стыдно за мою поверхностность. Я его не знал, хотя мы уже несколько месяцев спали в одном «приюте». Теперь я понимаю, что за страстным желанием находиться на всеобщем обозрении скрывалась его жизненная потребность быть воспринятым. Я лучше, чем он? Ненамного. Мой авторитаризм в лекционной аудитории был отражением моей болезненной потребности быть принятым обществом. За любым авторитарным человеком скрывается ребенок, желающий поразвлечься.

Мы похлопали в ладоши Эдсону за смелость, с которой он рассказал нам свою историю, и за мосты, которые он воздвиг.

Моника сошла со своего места и долго стояла, обнимая его.

— Вы супер! — воскликнула она. — Я верю в чудеса. В особенности в чудеса дружбы. Те, кто имеет друзей, обладают сокровищем.

Мэр и Краснобай, стоявшие сзади, запели и стали мило подшучивать над ним. И воспользовались этим, чтобы задеть меня.

— Эдсон — хороший товарищ! Эдсон — хороший товарищ. Такой же нудный, как Юлий Цеза-а-а-арь! Никто не может этого отрицать.

Саломау должен был говорить вторым о своей инвентаризации. Хотя у него были рецидивы, его тик и ипохондрия уменьшались по мере того, как он общался с этим странным человеком, который продавал грезы, и с этой непривычной группой эксцентриков. Но, говоря о себе, он обострил свое навязчивое поведение. Он начал открывать и закрывать рот по нескольку раз и класть руку на грудь, чтобы убедиться, что его сердце бьется. Саломау провел инвентаризацию своих пяти главных драм, которые он сознательно разместил в таком порядке:

— Первое — я был унижен в школе; второе — я потерял своих родителей в аварии; третье — я голодал в юности; четвертое — я пострадал от ожогов в детстве; пятое — я попал в автокатастрофу.

Меня впечатлила градация его драм. Я заметил, что он понимал очень мало в «материи» психосоциологии Саломау любил родителей. Они были щедрыми и общительными. Потеря родителей в четырнадцатилетнем возрасте смешалась с корнями его существа, потрясла его структуру, но, каким бы невероятным это ни казалось, она не была самой большой травмой, которую он перенёс. Для Саломау быть униженным перед всеми в школе стало самым худшим из того, что он перенес. Любой наблюдатель ошибся бы, если бы проанализировал историю его жизни. Это указывает на то, что есть эпизоды, которые проходят незамеченными для психиатров и психологов и которые более соответствуют человеческому существу, чем наша пустая наука может себе представить.

Чтобы не оставлять сомнений, Саломау описал пик своей драмы:

— Мои навязчивые идеи всегда были предметом внимания моих товарищей по школе. И время от времени они мигрировали, я менял мании. Я побеждал одну, и появлялась другая. — И он перечислил некоторые навязчивые идеи, которые у него уже были или которые еще оставались: — Прежде чем зайти в аудиторию, я совершал пять прыжков, чтобы не допустить чьей-нибудь смерти. Я бил руками по голове, без остановки прощупывал шею, чтобы увидеть, не было ли у меня рака. Я постоянно кашлял, повторял последние пять слов, которые кто-нибудь говорил по телефону, пересчитывал окна в зданиях, мимо которых проходил, делал дыры, чтобы вставить туда палец.

Мы пришли в смущение от страданий этого юноши. После паузы, д ля того чтобы перевести дыхание, он продолжил:

— Однажды, когда мне было тринадцать лет, одноклассники устроили для меня праздник-сюрприз по случаю моего дня рождения. Я был счастливее всех. Они принесли пирог, и мальчики и девочки начали петь поздравительные песни. Внезапно я прочитал предложение, написанное на пироге: «Саломау — больной на голову». Я не смог петь. Я убежал весь в слезах. Я почувствовал боль изгоя. До сегодняшнего дня празднования дней рождения вызывают у меня дрожь.