Лариса Исарова - Когда им шестнадцать

Катины круглые глаза были так же широко открыты, как и рот.

— Кстати, при этом Копшицер был неплохим инженером-конструктором. Его машина для опрыскивания виноградников получила даже премию Ростовского совнархоза и применяется во многих колхозах Кубани. Так что занимался он Серовым вовсе не потому, что был неудачник в своей основной профессии. В искусствоведении же он мало на что мог рассчитывать. С московскими издательствами он не был связан, с писателями и критиками не знаком. И все-таки он писал свою рукопись, для души, писал, потому что не мог иначе. В этой работе для него был истинный смысл его существования на земле…

Катя перевела дыхание только, когда я замолчала на секунду.

— И случилось чудо. Неизвестный человек прислал рукопись в 900 страниц в Москву, в издательство «Искусство». Книгу быстро напечатали, немного лишь сократив. Это произведение покорило и специалистов, и людей, далеких от искусства — настолько талантливо, страстно, самобытно написано…

Катя вскоре быстро ушла, унося «Серова». Не было ее месяца два. Лишь после начала нового учебного года она принесла мне отрывки из своего дневника.

Ну, вот я в новой школе. И даже — специализированной. Над ней шефствует архитектурный институт, и она считается «с художественным уклоном». Наконец, мамина мечта осуществилась. Она спит и видит меня архитектором. Отец помалкивает, он — человек нормальный и в мои таланты не верит, как и я сама.

Если честно, я только умею перерисовывать. А своего у меня воображения — ни на грош. Я вот специально биографии разных художников читала. Так все они с детства самостоятельные наброски делали. А у меня хорошо только карикатуры получаются. Ребята смеются, но никто не знает, что рисую-то я вовсе не карикатуры, просто у меня такими все люди выходят.

А вот Сорока умел из головы всякие фантастические виды рисовать. Мы, когда рядом сидели, никогда не скучали. Он рисует, а я придумываю надписи к его картинкам.

А еще раньше я в кружок рисования ходила, во Дворец пионеров. Рисовали всякие гипсовые головы. Получалось у меня похоже, но бесцветно. А вот была там девочка, противная такая, воображала, она акварелью как-то нарисовала — две остроносые туфли под креслом. Так сразу мне стало ясно, что из нее выйдет и что из меня. У нее в этих двух шикарных туфлях на шпильках, зашлепанных грязью — хозяйка вся обрисована, честное слово, я бы к ним целую историю сочинила…

Нет, если быть художником, то настоящим. А середняком становиться не стоит. А мама двух линий ровных провести не может, вот ей мои картинки и нравятся. Особенно, когда я черной тушью силуэты рисую. Сходство у меня получается, да и чертить ужасно люблю, могу по десять раз один чертеж переделывать. И не скучно, но разве это — призвание?

Пока я в колхоз ездила, она про эту школу узнала и мои рисунки туда отнесла. И меня зачислили, как «художественно одаренную».

По правде, я и рада и не рада. Приятно, конечно, в такой школе учиться, все-таки ребята будут не обычные. И неприятно. Потому что я-то на их фоне обычная, даже ниже. А я это не люблю, я — человек с самолюбием! Правда, учусь я не неплохо, то — «на дне», то на «седьмом небе», как говаривала Сова. Мне с ней теперь жалко расставаться. Она невредная, только неуравновешенная.

Сейчас в девятом классная руководительница — Антонина Федоровна — историчка. Лицо иконописное, коса вокруг головы, и спокойная, как памятник. Ни голоса повысить, ни кулаком по столу стукнуть — выдержка такая, что в классе даже холодно. И меня сразу не излюбила. Я раньше по истории и литературе всегда выделялась. Знаю — не знаю, все равно. Как начну что-нибудь рассказывать, учителя уши и развесят. Особенно я здорово придумывала всякие биографические факты или приключения историческим лицам. Вроде такого: «А вот я читала несколько книг об Александре Македонском, так и характер у него по ним получается противоречивый. В одной книге он — герой, умница, а вот у Яна — кровавый и глупый».

И дальше можно накручивать какие угодно события. Все довольны. И учителя — урок хорошо идет, и ребята — никого спросить не успеют…

А эта Антонина Федоровна меня как вызвала первый раз, так сразу и раскусила: я учебник не раскрывала. И пару с ходу заработала. Конечно, я ее быстро исправила, но уже в «светочи» не попала…

Из нашей старой школы в моем классе, к сожалению, оказалась Галка, моя вечная врагиня. И мы с ней уже на первом собрании поцапались. Меня хотели комсоргом выбрать, а она поднялась и заявила, что я — анархист, что я ни одну работу до конца довести не могу и что я — идейно вредный элемент, в колхозе занималась гаданиями. Я так обозлилась, что и слова сказать не могла, а потом подала заявление в комитет, чтоб в этой истории разобрались. Если правда — пусть меня наказывают, а если нет — пусть ей всыпят за такие формулировочки.