Александр Тараданкин - Последняя вода

Внимание Михайлова привлекли слова:

Капитан знал эту песню. Но со второго куплета слова оказались совсем другими:

А еще через куплет шла такая фраза:

«Исфаган? Исфаган? При чем тут Исфаган? Зачем Воробьеву переписывать такие стихи? Исфаган? Это ведь город в Иране». Он взял атлас и нашел на карте город Исфаган. Нет, тут что-то есть… Почему человек, живущий в Германии?..

Следователь стал снова, еще внимательнее, изучать «творчество» Воробьева. Возможно, здесь конец ниточки, ухватившись за который можно размотать весь клубок. Глупые стихи, порой без всякого смысла. Читать их противно. Ага, вот, — Михайлова насторожило четверостишие, героем которого был «Женька-голубок». Жаргонная, блатная песенка. Где всего этого нахватался Воробьев? В кругу компаньонов по шпионской школе?

А может быть, это он сам Женька-голубок и его настоящее имя Евгений? Проверять нужно все. Даже эту, на первый взгляд ничего не значащую деталь нужно как следует проверить.

Утром Михайлов как бы невзначай завел с Воробьевым разговор о стихах в блокноте. Тот начал рассказывать о своих «творческих порывах», о том, что многое написано о себе.

— А среди стихов есть неплохие, — серьезно сказал капитан и достал блокнот. — Вот, например:

Михайлов заметил, как чуть дрогнули веки Воробьева. Спокойно дочитал до конца стихотворение, стал листать страницы дальше. Потом прочитал еще несколько стихов и, захлопнув блокнот, небрежно бросил его в стол.

— Правда, некоторые мне не по вкусу, но вообще ничего. Я тоже увлекался этим в молодости. А вы все это сами написали? — спросил Михайлов.

— Да, знаете, бывает такое настроение…

— Неплохо, неплохо. Там мне еще понравилась песня, помните: «Я тоскую по родине».

— Эта песня не моя. После войны в Германию к нам пришла из России.

В тот же день Михайлов заказал справки. Среди них была и с таким вопросом: «Не переходил ли когда-либо границу с Ираном человек по имени Евгений».

Прошло около недели. За это время Михайлов проделал еще один эксперимент. На очередном допросе он заговорил с Воробьевым по-немецки. Воробьев с трудом беседовал на этом языке. Пытался объяснить, что не стремился его изучать. Что общался больше с земляками, с мамой. Русские журналы читал. А уж когда связался с американцами и вовсе подзабыл. Михайлов еще больше утвердился в мысли, что агент темнит. В Германии он, наверное, был недолго. Иначе бы по-немецки говорил значительно лучше.

На десятый день из Москвы пришел долгожданный ответ. Сообщалось, что в 1950 году через Аракс, нанеся увечье пограничнику, бежал переодетый в военную форму человек. Им, как полагают, был некий Евгений Георгиевич Голубев, преступник, ушедший от суда за спекуляцию и воровство. Прилагалась фотография.

Сомнения сразу рассеялись — на снимке был Воробьев. Был он моложе, носил другую прическу, но это был он. Михайлов не так-то много надежд возлагал на свой запрос. Теперь же он был несказанно доволен: узел начал распутываться.

Ивану Михайловичу стал ясен замысел закоренелого преступника и предателя Родины. Спасая свою шкуру, Голубев сочинил себе новую биографию. Страшась возмездия, он открывал все, что касалось его недавнего прошлого, связей с иностранной разведкой и готов был принять наказание за это. Вызовом американского катера шпион надеялся на смягчение наказания. И кому тогда придет в голову искать еще какие-то детали из его биографии. Ведь он же «ничего не скрывал».

В этот же день Михайлов начал действовать решительно. Голубев вошел в кабинет, поздоровался, попросил сигарету.

— Дней десять назад мы с вами вели разговор о стихах. Помните? — спросил капитан.

— Помню, — ответил преступник и даже смущенно заулыбался при этом.

— Так вот, Евгений Георгиевич, сегодня мы снова почитаем их.

Лицо Голубева стало серым. Слишком большой неожиданностью для преступника было сейчас, когда все как будто осталось позади, услышать свое настоящее имя. Михайлов видел, как тот пытается взять себя в руки. Значит, решил бороться дальше. Твердым голосом Голубев произнес:

— Меня зовут Александр Михайлович.