Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

— Подумаешь! — фыркнул Ланщиков, но Соколов побагровел и вжал голову в плечи.

— Позор, когда юноша говорит о своих чувствах девушке, а потом сплетничает о ней с дружками, из хвастовства сообщая о том, чего не было и быть не могло…

Речь ее была нетороплива, но внутреннее напряжение, ярость так и пробивались, как ток сквозь порванную изоляцию проводов.

— Позор, когда юноша говорит, что не терпит условий в любви, что женская гордость — расчет, попытка женить, а сам не способен приложить хоть каплю усилий, чтобы завоевать ее уважение, чтобы хорошо учиться, знать книги, ею любимые, музыку…

Соколов все тяжелее дышал, не решаясь разжать зубы, сжатые так, что на щеках выступили желваки.

— Так может рассуждать только эгоистка, — неожиданно выкрикнула сзади Маруся Комова по прозвищу Лягушонок. Прозвище очень точно обрисовывало ее внешность. Эта девочка обычно сидела на литературе беззвучно и радовалась каждой тройке, точно подарку, хотя занималась старательно, ежедневно, хотя многое понимала, но выразить ничего не умела, отвечая на редкость убого.

— Докажи! — протяжно сказала Мещерская.

— Конечно, эгоистки бывают и поэтичными, и всем нравятся, они и умные, но они не могут жить для любимого человека, им, видите, гордость не позволяет?! А что может быть лучше для женщины? Ведь гордость в том и есть, что ты любишь, ты возишься с человеком, ты ему помогаешь. И плевать, как он относится к тебе, раз ты любишь — ты и счастлива…

— Рабья психология! — фыркнул Медовкин.

— Вот после такого и уважай девчонок! — Ланщиков торжествовал, он постоянно доказывал, что все зло на земле — от женщин.

— Значит, если тебя любимый бьет по одной щеке, ты подставишь другую? — снисходительно спросила Мещерская.

Их спор мне почему-то стал напоминать дуэль, Комова наступала очень азартно, порывисто откидывая голову, чтобы короткие волосы не падали на лоб.

— Ты просто боишься неудачной любви, ты всегда во всем будешь сначала думать о себе…

— А почему у меня может оказаться неудачная любовь? — голос Мещерской был удивленным. — Я ведь никогда не полюблю человека, если раньше не увижу, что ему нравлюсь…

Соколов опустил голову так низко, что соломенные волосы совсем завесили его лицо. Видимо, слова Мещерской били по нему, точно удары кнута.

— А если мы даже и разойдемся, то почему я должна переживать? Ему же будет хуже, такой, как я, он больше не найдет…

Куров даже присвистнул от восторга.

— Вот дает!

Девочки возмутились, а Комова широко развела руками. Ее торжествующее лицо говорило, что слова в данном случае излишни. Но Мещерская не смутилась, все так же задумчиво она продолжала:

— Это не потому, что я — чудо. Просто всякий человек неповторим. И если он всерьез любил меня как личность, то либо он больше уже никого не полюбит, либо у него не было настоящего чувства. В первом случае — ему хуже от нашего разрыва, а во втором — мне же лучше, если от меня уйдет человек, не любивший всерьез.

Диспут возник стихийно, но затронул всех. Даже Зоткин сосредоточенно морщил лоб, решая, как математик, условие этой психологической задачи.

— Значит, ничего нельзя прощать в чувстве? — спросила Ветрова.

— Нет, почему же? У людей могут быть ошибки, но когда дается слово и не держится…

— Какое же это чувство! — возмутилась Комова. — Я бы даже сияла — если Ему вдруг стало хорошо с другой… Как поет Новелла Матвеева, она радовалась следу от гвоздя в стене, на котором Его плащ висел когда-то…

Бедный Лягушонок! Я поняла, наконец, происходящее и пожалела эту девочку, потому что, что бы она ни говорила, все было бесполезно. Такой, как Соколов, никогда бы не обратил внимания на девушку некрасивую, да еще и смешную.

Мещерская спокойно переждала шум, лицо ее сохраняло бесстрастность.

— Если Ему нужна другая, пусть идет, я бы в жизни никого не стала удерживать. Унизительно делить любимого человека, питаться крохами чувства…

— Ревность — признак настоящей любви! — важно сообщил Ланщиков, а Медовкин посмотрел на часы и сказал ядовито:

— Это очень милый разговор, но вот я пока равнодушен к любовным проблемам, меня больше интересует моя оценка за сочинение. А мы рискуем из-за наших дам так их и не узнать…

Я согласилась с ним, открыла первую тетрадь, но Комова не могла успокоиться.

— А вы на чьей стороне, Марина Владимировна? — спросила она.

— Я не признаю всепрощения в вопросах чувств, — сказала я резко, и Соколов еще больше пригнулся за партой. И хотя раздался звонок, в классе никто не вскочил. — Я не верю в склеенную посуду, трещина бывает не видна после ремонта, но пользоваться такой чашкой все равно нельзя — клей ядовит…