Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Она часто не спала от предчувствий, даже задыхалась. Петруша лежал тихо, не дергаясь, положив тяжелую голову ей на плечо, а руку, горячую, расслабленную, — на ее живот, точно охранял забившуюся в ней новую жизнь. Ей было так хорошо, что она начала бояться судьбы, сглаза, наговора. Хотя и улыбалась, вспоминая суматошный веселый день.

Снова ощутила его восхищение, когда позволила быть себе простой, легкомысленной, как девчонка, хотя груз короны делал ее отныне на людях степенной и вальяжной. Только в танцах она позволяла себе сбросить невидимую трудную ношу, что-то вспыхивало, зажигалось в крови, каждая жилка тонко играла, ноздри подрагивали, трепетали, даже Петруша это замечал, посмеивался, довольный, что не знает она усталости, что может переплясать любого танцора, даже молодого Ягужинского…

Вчера в ратуше она вдруг упрямо тряхнула головой, услышав слова бургомистра, что лестница в башне крутая, ступенек больше трехсот, немногие гости добираются до верха…

Петруша поплотнее натянул парик и оглядел свиту смеющимися, диковатыми глазами. Она сразу поняла, что муж полезет на эту башню, и ей тоже отчаянно захотелось туда, наверх, где останутся они вдвоем, азартные и молодые. Она торопливо, неуловимо гибким движением проскользнула в низкую железную дверцу, и зазвенели ее серебряные каблучки. Пролетела несколько винтовых кругов, почти не ощущая подъема. Так захотелось ей вдруг вырваться на волю, ввысь, вздохнуть полной грудью, изумить поднебесье своей удивительной судьбой.

Его шаги, торопливые, тяжелые, начали настигать, он перепрыгивал, перескакивал крутые, вьющиеся лентой ступени.

Тогда она сбросила драгоценные парижские туфли и босиком, как в юности, полетела вверх, ласточкой.

Она не считала ступеней, боясь, что закружится голова от бесконечных кругов винтовой лестницы, лишь на секунду мелькнула тщеславная мысль, что по этим звонким истертым жердочкам поднималось множество мужчин: воины, студиозусы, посланники, а из монархинь — лишь она. Но здесь она не была царицей, она забыла об этикете, о драгоценных юбках, которые шуршали, цепляясь за шершавые каменные стены, о жемчугах в волосах, соскользнувших и упавших вниз…

Он настигал, дышал тяжело, и она поняла, что не смеет вырваться вперед, что ей пора смириться, дать себя поймать, выказать слабость. Да и сердце начало постукивать в горле. И тут горячая сухая рука схватила ее сквозь пролет за пятку, она потеряла равновесие, голова ее закружилась, и, не подхвати ее Петр, Екатерина упала бы навзничь. Он захохотал и, не выпуская из объятий, стал медленно подниматься. Она слышала его дыхание — несмотря на ношу, оно выровнялось, стало спокойнее, как всегда, когда он ощущал ее рядом, и ей хотелось, чтобы их подъем никогда не кончался, чтобы целую вечность они поднимались все выше и выше, оторвавшись от всех…

Перед выходом на площадку он опустил ее на пол и звонко хлопнул пониже спины:

— Ну, Катеринушка, лети!

И она скользнула на балкон, венчающий башню, и солнце сразу плеснуло ей в глаза такие пригоршни света, что она зажмурилась и на секунду ослепла от тепла, радости и нежности к белому свету и к нему, еще нестарому Петруше…

Они долго смотрели вместе на Гданьск, на бесконечные горделивые башни с причудливыми названиями — Лебединая, Фонарная, Пивоваренная, Якорных Кузнецов. Они рассматривали множество ворот, тоже с забавными названиями — Ворота Коров, Хлебников, Рыбацкие, Зеленые, Багров. Как радовали глаз каменные, разноцветные, высокие дома в пять этажей, но в два окна, аккуратными линеечками прочертившие город, радужный, нарядный, пряничный. Но дольше всего они смотрели на залив с пестрыми корабликами, чьи мачты казались отсюда диковинной рощей. Они любовались мягкими холмами в весенней зелени, умытой недавними дождями. На мгновение она позавидовала птицам. Ей захотелось полетать, как в детстве во сне, и таким невыносимо тяжелым показалось парадное платье, надетое для приема в ратуше, украшенное сверху донизу драгоценными камнями.

Она тряхнула головой, ее черные, крашеные, вьющиеся волосы шевельнулись и начали потихоньку сползать вниз, на шею и плечи. Петр ласково погрузил в них руки, точно грел ладони, и она увидела на его лице успокоение и торжество. Он знал, верил, что и его любимый город станет не хуже этого города, богатого и вольного, хотя сей город создавался веками, а он, дерзновенный, вознамерился свой построить на болоте, по-сказочному быстро, в одну человеческую жизнь…