Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

В этом же послании он высказал пожелание увидеть и свой бюст: «Ежели и мой так хорошо выработан будет, еще довольнее буду…»

Но художники — люди нрава непокладистого. Благодеяния Шубин не оценил и «буст» самого Петра Борисовича Шереметева сделал «неугодным». Не пожелал погрешить против правды. В скульптуре не оказалось истинного величия, только деспотичность стареющего вельможи, почему и заявил граф, что стал сей мастер «дерзким»…

Петру Борисовичу долго мнилось, что явный интерес сына к простой актерке — род лихоманки. Перетерпеть — и пройдет. Он забыл, искренне забыл, что сам когда-то был молод, о собственных пережитых ненадлежащих страстях и совершенных грехах.

Но случались дни, когда воспоминания возвращались и терзали его душу. Судьба сестрицы богоданной Натальи, ставшей женой окаянного Долгорукого, оставалась для графа вечным укором. В пятнадцать лет она полюбила князя — в те годы Долгорукий, ближайший друг императора Петра II, был в большом фаворе. Семья не противилась девичьей блажи. А как в одночасье рухнул род Долгоруких и попали они под тяжелую руку императрицы Анны Иоанновны, отказалась своевольная дева бросить жениха, повенчалась и пошла за ним в ссылку далекую. Но и там судьба ее преследовала, мужа обвинили в заговоре и казнили после страшных пыток, а она с двумя детьми побрела к брату через всю Россию. Одного ребенка схоронила, с другим возникла, как нищенка. Но глаза оставались непреклонными, гордыми, сухими. И слезинки не пролила, не покаялась, что мудрых людей не послушалась, только оставила племянника дядюшке и уехала в Киев. Над Днепром постояла, бросила в воду кольцо свое обручальное и ушла старицей Нектарией в монастырь, мужа навечно оплакивать, написав перед тем брату, что жалеет его, ибо он так и не узнал истинного счастья.

У сына, молодого графа Николая Петровича, были ее, Натальи, глаза. Часто вспыхивали они искрами бешенства, одержимости, а значит, как и сестра, сын был бессилен перед властью сердца…

Впрочем, после того как побывала Параша Жемчугова в опочивальне молодого графа, он резко изменился, и это радовало Петра Борисовича: сын начал исцеляться от глупой блажи. Граф Николай перестал музицировать и рассматривать в библиотеке альбомы, поостыл к операм и, главное, не искал встреч с Парашей; зато увлекся достойными мужскими делами: охотой, картами и холостыми пирушками. Граф Петр Борисович не любил лишних расходов, но карточные долги молодого графа платил щедро, без долгих нравоучений.

Традиционно Шереметевы абонировали «годовую ложу» в Петровском театре, чтобы «актеры могли видеть примеры игры, достойные подражания». Чаще всего бывали в ней «первые сюжеты»; Параша ездила в любой день, когда не пела в спектаклях. Десять верст от Москвы пролетали, как сон, смутный, ускользающий, — от волнения, предвкушения спектакля ничего окрест она не разглядывала. И даже годы спустя могла вспомнить интонации «божественной Сандуновой».

Не все актеры в операх, балетах, трагедиях ей нравились. Некоторые больше следили за своими позами, чем за истовостью чувств. Когда же слышала она невероятной силы и красоты голос Сандуновой, низкий, мощный, чарующий, как звуки виолончели, на глазах проступали слезы. А Надежда Колиграф, Анна Померанцева, Мария Синявская!

Нет, она не завидовала их свободе, воле. Все дано от Бога, ее судьба неисправима, но иногда невольно она в мыслях примеряла на себя жизнь актрис, независимых и задиристых, не тяготившихся бедностью. Они были люди, а она, знаменитая Жемчугова, родилась вещью, игрушкой, но с живой душой, которая день за днем билась, как певчая птица в клетке, раня крылья о железные прутья.

Только сцена отвлекала ее от неотвязных, горьких и безнадежных дум. Болтливые, суетливые, разодетые люди гомонили в антрактах театра Медокса, и ей отчаянно хотелось проявить себя на сцене перед ними — обычными, простыми, жизнерадостными театралами. Но знала Параша, что никогда графы Шереметевы не дозволят такого и будет она выступать только перед вельможной публикой, по их высочайшему выбору и отбору…

В 1787 году Кусково посетила императрица со светлейшим князем Таврическим. Четырнадцатилетняя Таня Шлыкова, получившая недавно от графа фамилию Гранатова, жизнерадостная, розовая, золотоволосая, бесхитростно исполняла свою партию в балете, счастливая, что у нее все легко получается, что движения грациозны, а па воздушны. Даже удостоилась дорогого платка от светлейшего князя за искрометный танец в «Самнитских браках» и червонцев от матушки-царицы.