Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Тем временем Ивар прислал из Парижа партитуру «Самнитских браков» Гретри, ставших во французской столице весьма популярной оперой, и предупредил в сопроводительном письме, что партия Элианы изобилует такими вокальными трудностями, что мало в Европе оказалось певиц, способных ее исполнить.

В графе Николае взыграло самолюбие. Он был уверен, что его «жемчужина» справится с любыми трудностями, и заранее представлял, какой шум поднимется в Петербурге, когда туда придет известие о постановке в его театре оперы Гретри.

И вот премьера. На сцене — Элиана, девушка-самнитка, которой запрещен брак с Парменоном, самнитским воином. Вожди племени считают, что браки заключать следует не по сердечной склонности, а по велению старших. Но Элиана не хочет, не может смириться с судьбой. Она не рабыня в своих чувствах:

Легкая голубоватая одежда, на крошечных ногах — плетеные сандалии. Нежная хрупкая девушка решает сражаться рядом с возлюбленным. Ей отказали в праве его любить. Но умереть рядом — никто не запретит.

И Параша-Элиана произнесла со сцены, повернувшись к графу:

После арии Элиана взяла лук и стрелы и ушла на бой, не надеясь на чудо, но не склонив головы перед предрассудками.

Николай Петрович слушал с ошеломленным лицом. Ему казалось, что гости поглядывают в его сторону и откровенно смеются над склонностью к этой крепостной девке. Щеки его пылали, губы были крепко сжаты…

В конце представления самниты встречают героев-победителей. Им предлагается выбрать себе жен, как награду за муки и страдания. Вождь объявляет, что храбрейшим был юный воин, спасший ему жизнь. И на сцену выезжает Элиана в роскошном военном наряде. На ее шлеме — белые и голубые перья. Султан скреплен огромным сердоликом, сверкающим кровавым блеском.

Больше часа выходила Параша после спектакля на вызовы публики, а та будто обезумела. Она стояла на сцене победительницей, а граф Николай… Граф Николай вместо торжества испытывал странное раздражение. В его жизни происходило нечто небывалое, чем управлять он был не в силах. Невидимые сети опутывали его, и он даже не пытался их разорвать. Впервые в жизни он ощущал неволю.

На одном из премьерных спектаклей в последнем антракте, перед самым выходом на сцену, Вроблевский подошел к Параше и коснулся ее плеча. Его беззубый рот кривился, а глаза смотрели в сторону, точно он внезапно стал косить…

— Приказано… после спектакля… к молодому барину…

Она выпрямилась, схватилась руками за горло, будто ей трудно стало дышать. Глаза расширились, потемнели.

— И чтоб надела яхонтовые серьги…

Лицо ее застывало, мертвело.

— Ты не лучше других, дева…

Голос Вроблевского дребезжал, хрипел, он откашливался, хотя не первую актерку отправлял таким образом к барину. Но сейчас ему было стыдно и тяжело, точно дочь отдавал. И грубость его была защитой от самого себя, он отгораживался ею от собственных мыслей…

— Повеление старого графа, чтобы излечила сына от дурмана…

Именно так — старого графа, а младший граф спорить с отцом не захотел! Хитроумен был Петр Борисович: решил сам вскрыть нарыв и преподнести сыну актерку, чтобы потешился. А как натешится, полагал старый граф, так и успокоится, отдалит ее от себя и забудет. Чем раньше это произойдет, тем лучше.

Новость облетела кулисы, и многие завистливо вздыхали. На сцену Параша шла, как на Голгофу. И откуда силы взялись сжать себя в тугой комок, наглухо спрятать, сдавить свою душу… Встреча с барином, за которого она готова была, как Элиана, жизнь отдать, казалась ей сейчас хуже смерти…

После спектакля за Парашей пришел камердинер молодого графа Николай Никитич, медлительный человек огромного роста с плоским желтоватым лицом. Издавна по приказу старого барина он ни на шаг не отпускал наследника. Знал все его вкусы, желания, страсти и грехи и неистово был ему предан.

Параша стояла неподвижно, опустив голову. Камердинеру она вдруг напомнила замерзшего птенца, выпавшего из гнезда, Николай Никитич почувствовал жалость к ней:

— Шаль накинь, грудь побереги…

Она встала механически, похожая на игрушку, которую граф недавно выписал из Парижа, и двинулась за камердинером бесшумным шагом; шаль, наброшенная на ее плечи, белая, гишпанская, кружевная, тащилась по земле.