Седжал Бадани - След сломанного крыла

— Ребенок — не процесс, — по моей спине начинает струиться пот. — Такое решение надо принимать осознанно, — образ отца возникает передо мной. Он манит меня, зовет за собой. Я вспоминаю его беззаветную неизменную любовь ко мне. — Мы должны подумать, все обсудить.

— Я согласен, — Эрик бросает бумаги на стол. Он глубоко вздыхает, в его глазах появляется влажный блеск. — Я думал, что мы это уже обсуждали. Все эти годы, когда говорили о ребенке. Когда обставляли детскую. Я верил, когда ты сказала, что, по словам врача, способна иметь детей.

— Может быть. Но сейчас столько потрясений, — я чувствую, что происходит что-то не то. Я напрягаюсь, чтобы найти ответ, ищу слова, которые он хотел бы услышать. — Мой отец, приезд Сони, — я протягиваю к нему руку, но он отступает назад. — Мне просто нужно время.

— И поэтому ты предохраняешься? — из ящика стола, на котором лежат документы на усыновление, он вынимает листок бумаги. Мое сердце начинает колотиться. Эрик вручает листок мне, и я бросаю на него быстрый взгляд. Это письмо от моего врача. Я пропустила дату замены спирали. Спирали, которую поставила несколько лет назад для предохранения от беременности. Перед тем как поклялась любить и почитать Эрика, пока смерть не разлучит нас. — Тебе нужно время?

Как хочется, чтобы некоторые моменты в жизни не случались никогда! Чтобы можно было отменить сделанное. Эти моменты заставляют нас осознать, что мы не всемогущи. Нам остается только упасть на колени, протянуть руки и просить о помощи. Если повезет, то мы ощутим, что некто или нечто помогает нам подняться. Если нет, остаемся стоять на коленях в одиночестве.

— Когда ты сделала это? — спрашивает он. Факты отрицать бесполезно. Из-за потрясений последних недель визит к врачу совершенно вылетел у меня из головы. Раньше я никогда их не пропускала. Я была осторожной и верила, что Эрик не узнает о моей тайне.

Я начинаю считать. Один, два. Мысленно я тороплю себя, желая досчитать до восьми. Мое счастливое число. Прошли годы с тех пор, как оно мне снова понадобилось. Я почти забыла об этом способе спасаться. Я забыла об убежище, куда прячусь от реальности, где нахожусь в безопасности, где счастлива.

— Ты лгала мне, — Эрик ждет ответа. Он дает мне возможность оправдаться. — Ты дурачила меня.

— Нет! — Его боль заполняет всю комнату и душит меня. Он рассказывал, как мечтал о семье, которую мог бы любить, когда рос в приюте. Я знала о его переживаниях, но отвергла их безо всякой причины. Теперь он хочет знать почему. Слова мешаются у меня в голове, и я ищу те, которые положили бы конец этому кошмару. Я мысленно перебираю одно оправдание за другим, но знаю, что он их не примет. — Это не из-за тебя.

Три.

— Тогда из-за кого?

Он пристально смотрит на меня, как на незнакомку. Мне отчаянно хочется крикнуть ему, что это я! Женщина, на которой он женился, которую он любит больше всех. Мы записали наши взаимные клятвы. Он твердил любому, кто соглашался его слушать, что я самый важный человек в его жизни, что я его сбывшаяся мечта.

— Я не знаю. Быть матерью — это…

Мне вставили спираль за месяц до нашей свадьбы. Она служила гарантией того, что я не забеременею, хотя Эрик только и мечтал, что о ребенке.

— Моя семья… — пытаюсь я объяснить, и это единственное объяснение, которое у меня есть.

Четыре.

— Когда я познакомился с тобой, твое отношение к родителям заслуживало всяческих похвал. Папина любимая девочка, и всегда будешь ею, — он невесело усмехается. — Мне это нравилось. Я считал это доказательством того, как ты ценишь семью.

— Я и ценю, — но в чем же ценность семьи, если она представляет собой лишь калейдоскоп с битым стеклом? Любой поворот, любое сотрясение — и перед тобой появляется новая картина из осколков, собранных воедино. Когда ты воспитываешься в убеждении, что совершенна в несовершенном мире, начинаешь бояться, что в один прекрасный день лишишься этой привилегии. — Ты же знаешь, что дети значат для меня.

— И все же ты не хочешь иметь собственных детей, — его голос звучит обвиняюще.

Он ждет ответа. Причины, по которой я лгала ему. Я представляю себе, как рассказываю ему о своей семье — излагаю факты, о которых он не имеет понятия. Я создала для него легенду, в которую он поверил, и нашу общую реальность, основанную на выдумке. Если бы я рассказала, что мой отец, человек, которого я люблю всем сердцем, избивал моих мать и сестер, он стал бы смотреть на меня по-иному. Кто же я, если могу любить такого человека?