Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Испанские земли, долины, равнины,
огромные земли, пустынные земли.
Галопом, скакун белоногий!
Воитель народный,
мчись к звездам и к солнцу!
Галопом,
галопом,
на недругов наших — потопом!

В сердцах наших звоном, трезвоном,
трезвоном
звенят кандалами испанские земли.
Галопом, воитель народный!
Скакун белоногий,
скакун белопенный!
Галопом,
галопом,
на недругов наших — потопом!

Наметом — ведь нет впереди никого там.
Не в счет эта смерть, что коня оседлала!
Галопом, скакун белоногий!
Воитель народный,
твои это земли.
Галопом,
галопом,
на недругов наших — потопом!

Мне имя его неизвестно.
Он там, на линии фронта,
он там, у речной переправы,
он там, на улицах города.
Встает он каждое утро,
и заря в лицо ему смотрит,
обдавая горением жизни,
обдавая смертельным холодом.
Встает он каждое утро,
распрямляясь клинком отточенным,
и взгляд его глаз смертелен,
он разит наповал, как молния.
Мне имя его неизвестно,
и никто мне его не напомнит.
Встает он каждое утро
на западе или востоке
и, сжав кулаки, наступает,
расправляясь с врагами сурово
где ступит, врастает навечно,
скалой преграждает дорогу,
тысячью пуль пронзает,
ширится пропастью черной.
В Мадриде все его знают,
Мадрид в нем бурлит и клокочет
и в жилах вибрирует гневно
толчками горячей крови,
а в сердце его неумолчно
стучат сердец миллионы.
Кто он? Откуда? Не знаю.
Он там — на улицах города.
Мадрид ему дышит в спину,
Мадрид в лицо ему смотрит.
Телом, душой и жизнью
от врагов заслоняя город,
стоит солдат неизвестный —
великан суровый и грозный.
Он высок, белокур и крепок?
Или смугл, сухощав и строен?
Он — как все. Ведь он — это люди.
Как зовут его? Имя бродит
под пронзительный свист осколков,
оно бродит живым среди мертвых,
оно бродит цветком нетленным,
оно живо и вечно, как подвиг.
Как зовут его? Педро? Франсиско?
Мануэль? Рикардо? Антонио?
Хосе? Лоренсо? Висенте?
Хуан? Андрес? Или Хорхе?
О нет! Зовут его просто —
непобедимым народом!

Это будет потом,
завтра…
Моря хватит на всех!
Человек изойдет горьким плачем,
и горькие воды поглотят
выжженные пески.
Горькой соли хватит на всех,
завтра
моря хватит на всех.
Море снова одно, как в начале начал,
и человек только с совестью с глазу на глаз.
Моря хватит на всех,
и один останется человек.
Без племени,
без епископа,
без оружия.
Один останется человек,
без истории и без голоса.
На его разбитой ладье
морем сорваны трапы и лот унесен.
Один останется человек,
каждый человек,
и я останусь один,
да — совсем один.
На волнах морских,
на дне моих слез.
Под бледной гордыней небес,
высокомерных,
безмолвных
и звездных.
Если есть в мире свет, предназначенный мне,
он должен тонуть, отражаясь,
в зеркале слез огромном.
В море…
В море…
Завтра
моря хватит на всех:
оно колыбели колышет
и разрушает работу столетий,
оно ведет счет каждой фазе луны
и каждому обороту нории,
оно разбивает плотины и дамбы
и яйца чаек.
В нем начало начал
и конец всех концов.
Завтра
море сомкнет свои волны над миром.
Над лисицей и над коршуном — море,
над епископом и его кольцом с аметистом — море,
над трупом и над топором — море.
И над плотью моей — море…
Море,
море.
Море, снова одно, как в начале начал.
Плач мой… Море…

Скажи, Испания,
Из какой еще модной, чужеземной
материи
сошьют тебе саван
услужливые господа?..
Замолчите!
Не смейте так говорить.
Будет день,
и к истокам вернется история,
опять возвратится весна,
а Испания
остается нетленной в веках.
Будет день,
и сломается ворот прогнивший,
старый мул упадет на песок,
перестанут вертеться колеса,
прекратится теченье воды
и бесславно закончится черная
братоубийственная пантомима.
Помните — судьбы земные вершит
нетленная плоть земли.

Эта жизнь моя,
камешек легкий,
словно ты. Словно ты,
перелетный,
словно ты,
попавший под ноги,
сирота проезжей дороги;
словно ты,
певучий клубочек,
бубенец дорог и обочин;
словно ты,
что в день непогожий
затихал
в грязи бездорожий,
а потом
принимался снова
плакать искрами
в лад подковам;
словно ты,
пилигрим, пылинка,
никогда не мостивший рынка,
никогда не венчавший замка,
словно ты, неприметный камень,
неприглядный для светлых залов,
непригодный для смертных камер…
Словно ты, искатель удачи,
вольный камешек,
прах бродячий…
Словно ты, что рожден, быть может,
для пращи, пастухом несомой…
Легкий камешек придорожный,
неприкаянный, невесомый…