Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

(«Ученый… Умеешь обращаться только с теоремами и уравнениями. Историю, даже ту, в которой сам участвуешь, истолковал с помощью нехитрой арифметики. Расстановка и борьба сил, расчет сопротивления, прочные и нестойкие материалы, количественные и качественные диаграммы. Зачем рисковать жизнью, разве нельзя погибнуть из-за самой нелепой случайности? И кто о тебе вспомнит? Никакого следа не останется. Переживет ли тебя хоть что-нибудь, хотя бы звук голоса? Ну что ж, умирать так умирать. Нрав был Флорентпно… Эта молитва Гортензии, такая неожиданная, взволновала тебя. Поройся в своей памяти, что ты найдешь там, кроме холодных расчетов? А ведь все так просто. Ты не мог предположить ничего подобного. Эта старуха — вне твоих уравнений, чего не скажешь о пуле, той, что настигла знаменитого командира. Теперь и для тебя все неожиданно меняется. Смотри, как нервничаешь, походка будто чужая, не можешь справиться с волнением, с биением пульса в висках… Погибнет „ее“ Хуан Мигель? Ну, выиграем войну и тогда…»)

Войдя в комнату, Куэвас понял по выражениям лиц и осторожным жестам, что прервал беседу.

— Что-нибудь важное? Если мешаю, могу уйти… Готов поклясться, что обо мне говорили.

Он догадался, что не ошибся, по досаде, написанной на лице Райгадаса, который, как всегда, взгромоздился на подоконник, по бегающим лисьим глазам астурийца, по тому, как слишком тщательно чистил ногти Бартоломе. Педро, текстильщик из Сабаделя, сидел на своем обычном месте. Положив локти на клеенку, он сжимал в руке игральную кость, не решаясь бросить ее, и косо поглядывал на Куэваса. Близнецы — каталонцы из Арагона, портовые рабочие — спокойно насвистывали в разных тональностях какую-то мелодию.

И легкое покачивание пустой качалки (кто-то случайно подтолкнул ее?), в которой обычно отдыхал Жауме.

Куэвас настойчиво расспрашивал:

— Так о чем или о ком говорили?

Каждый — на своем обычном месте. Даже покойник. Все было как всегда и в то же время не так. Бартоломе оставил наконец чистку ногтей и сказал, прервав неловкое молчание:

— О тебе говорили, Комильяс , ясное дело.

А потом уточнил:

— Хотя нас осталось мало, кто-то должен заменить Жауме. Борьба продолжается, и группа не сможет действовать без командира. Без настоящего вожака, который сумеет отдавать приказы, разрешать наши проблемы и не струсит перед опасностью.

— И с умом спланирует удары.

— Мы подумали, что ты…

— Можно предложить главному штабу дивизии.

Куэвас с трудом сдержал дрожь, на душе — и ликование, и тяжесть.

— А ты, динамитчик, тоже согласен? Тебе не важно, что я — «интеллигент»?

Флорентино взорвался:

— Не привязывайся к словам! Задаешься ты слишком, это точно. Но я в тебе признаю меткий глаз и хватку.

— Я требую тайного голосования и, чтобы не оказывать давления, удаляюсь. Подсчет голосов на вашей совести.

— Комильяс , сейчас не до шуток.

Райгадас заметил с грустью:

— Ветер поднимается. Наверно, деревья на площади переломает.

Педро бросил игральную кость, прищелкнув пальцами.

— Проиграл. Да, сегодня, наверное, будет лить как из ведра.

Приход Гортензии с подносом, на котором стояли чашки и тарелки с салом, прервал совещание. Куэвас не решался взглянуть на нее, боясь, что старуха поймет, что ее подслушали. Он почему-то чувствовал себя виноватым, как будто был ее сообщником.

(«Хуан Мигель его зовут. Силач, любимец женщин, не пропускает ни одной юбки. Выкатив глаза слушает мессу, яростно дерется с соперниками. Когда прицеливается, просит своего бога, чтобы помог не промахнуться — нужно же пробить череп какому-нибудь еретику. Мне, например. Что еще за душой у такого Хуана Мигеля? Фанатик: работать, драть глотку, махать кулаками, плодить детей и храпеть».)

Поев консервированных фруктов, они не торопясь закурили.

— Надо бы спать, и так уж засиделись.

— Бартоломе отчитается перед начальством и уладит дело с назначением нового командира.

— Да, Комильяс , высоко забрался.

— Скоро примешь команду.

Вжавшись в угол, Наварро загрохотал:

— Язык у вас к глотке присох, что ли? Ведь мы хотели о нем поговорить и из-за чертова стыда…

— Слишком тяжело сейчас об этом.

— Никто не решается при всех… всегда выходит что-нибудь не то…

— Траурную речь командира придется выслушать.

— Это его обязанность, так положено.

— Он знал Жауме только по слухам, а видел всего несколько раз, и то случайно.

Бартоломе вытянул руки, похожие на поленья.