Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

— Может быть. Но всем нам не дает покоя кровь, проступающая на теле, хотя мы и не осмеливаемся говорить о ней. Иногда душевная, а не физическая боль заставляет почувствовать открытую рану.

— Значит, мы живы.

— Это значит, что рана — маленькая дверца, через которую медленно уходит жизнь. Умирать можно по-разному…

Тут кто-то недовольно предложил сменить тему. Но говорить было больше не о чем. Стараясь делать это как можно незаметнее, гости испуганно ощупывали спину, грудь, голову. Всех мучительно терзала та предательская боль, о которой они хотели бы забыть навсегда.

1959

Это были самые высокие на свете деревья. Из нашего убежища, устроенного на крыше девятого этажа, виднелись их серые зимние кроны. Дом стоял напротив парка Ретиро. Несмотря на холодный вечер, плита не горела. Она находилась совсем рядом с единственной комнаткой, загроможденной старой рухлядью. На стене — мой портрет двадцатилетней давности. С горделиво горящими глазами, которые сейчас кажутся просто смешными.

— И что могло с ними случиться? — спросил я Маруху, как будто разговаривал сам с собой.

— Вот увидишь, вернутся целыми и невредимыми.

Она казалась такой худенькой, еще меньше и сгорбленней, чем я, если это вообще было возможно. Самое ужасное, что мы разговаривали, пряча глаза, боясь сказать друг другу правду. Конечно же, мучила мысль о Педро и Фернандо, похороненных три недели назад и, наверное, уже изъеденных червями. Тех самых Педро и Фернандо, которые, как мне казалось, до сих пор ищут, куда бы спрятаться и где бы добыть немного монет с изображением Франко. Мы не смогли дать им ни то ни другое. Поэтому их и поймали здесь, в недостроенном доме. А вдруг они и сейчас бродят где-нибудь поблизости, как души в чистилище? Иногда я представлял себе, что Педро и Фернандо могут в любую минуту появиться у нас на крыше, прося о помощи.

Раздался шум лифта. Если он гудит недолго — ничего. Но так страшно, когда он с глухим звуком поднимается все выше и выше, на самый верхний этаж. Кто бы там ни был — а вдруг тайные агенты полиции? — они могли заглянуть на крышу своими жадными, страшными глазами.

«Если эта сволочь сунется сюда, мы прошьем их пулями раньше, чем сдадимся», — подумал я.

— Слышишь?

— Да, уже на восьмом.

Я с трудом пытался дотянуться до баула, где мы хранили два пистолета, патроны и заржавевший маузер, как вдруг увидел бледное лицо, приклеившееся к стеклянной двери террасы.

— Это Педро, — сказала Маруха.

— Педро?

— Да. Другой Педро.

— Педро номер два, — пробормотал я.

И сразу вспомнил этого смуглого здоровяка, школьного учителя. Мы знали, что он ушел с четырьмя или пятью товарищами в партизанский отряд в горах Вильюэркас и Альтамира, недалеко от Тахо. Его форменная куртка была разорвана в клочья, сапоги стоптаны и покрыты грязью. Глаза округлились, светились каким-то страхом пли безумием. Они ярко блестели под густыми бровями. Темная борода была отросшей и спутанной.

— Кто-нибудь видел, как ты поднялся?

— Нет. Кажется, нет.

Мы уселись на краю кровати, потому что в комнате было только два стула. Педро рассказал, как полицейские убили его брата, когда тот пытался спастись, переплывая реку.

— Думаешь, кому-нибудь из наших удалось уйти? — спросил я, затаив дыхание.

— Кто его знает.

Педро встал. Взгляд его становился все более отчужденным и грустным, глаза заволакивались легкой пеленой.

В комнате было очень холодно. Ни одного полена, чтобы разжечь плиту. Даже бумаги не осталось. Тогда я дал Педро одеяло и мое чистое белье.

— Возьми. Тебе нужно переночевать у нас… Завтра поговорим.

— Я могу прямо здесь, — сказал он, снял мокрую рваную одежду и уселся на стул, завернувшись в одеяло.

Мы с Марухой сразу же легли, но еще долго не могли согреться, даже укрывшись с головой. В полной ночной тишине наше убежище, залитое ярким лунным светом, казалось, парило высоко над городом, легко и свободно. Но мы знали, что это обман. Рядом был Педро. Не расстрелянный, а другой — школьный учитель. Совсем близко слышалось его дыхание. Он ерзал на неудобном стуле, изредка покашливая.

— Наверное, ему холодно.

— Да, — отозвалась Маруха.

— Пусть ляжет с нами, потеснимся немного, — прошептал я.

— Конечно.

Тогда я приподнялся и выглянул в эту спокойную лунную ясность.

— Педро!

— Что?

— Иди сюда. Ложись с нами.