Илья Шнейдер - Записки старого москвича

4

Чайная роза. — Необыкновенный гонорар. — «Работа советских кумушек». — Юбилейная комиссия. — Жемчужное ожерелье. — Венера без рук. — «Выезд императрицы Евгении». — След Наполеона III. — Случай в Большом театре. — Высший хореографический совет. — А. А. Горский. — Буря на «Лебедином озере». — Толчок к творчеству. — Незабываемая встреча. — Красное и черное.

В теплую летнюю ночь Гельцер возвращалась в пролетке извозчика с концерта на Сокольническом кругу. Свернув с Мясницкой на Сретенский бульвар, извозчик не спеша пересек Большую Лубянку и тихо спускался по Рождественскому бульвару к дому, во втором этаже которого помещалась квартира Гельцер. Теплынь, запахи густой листвы деревьев, ритмичный цокот копыт по булыжнику и раскачиванье пролетки убаюкивали и навевали дремоту…

В руке Гельцер покачивалась на стебле чайная роза, источавшая тонкий и сладкий аромат. Войдя в комнаты, выглядевшие, как музей, в котором были собраны предметы старины и произведения искусства, Гельцер взяла бокал венецианского стекла с кружевом золотого рисунка, налила в него немного воды и опустила туда розу.

В этот период я работал с Гельцер по организации и проведению ее гастролей. Наутро предстоял отъезд в Тверь…

Из Твери мы вернулись через три дня. Войдя ранним утром в комнаты, Гельцер распахнула двери балкона, выходившего на бульвар, и в застоявшийся комнатный воздух потекла утренняя свежесть и прохлада. В зеркальной полировке столика красного дерева отражался венецианский бокал, над которым торчало что-то желто-бурое, засохшее и уродливое. Это было все, что осталось от чудесной чайной розы. На дне бокала желтело еще несколько капель воды…

Гельцер вздохнула, взяла бокал и, выйдя на балкон, стряхнула на пол балкона засохшую розу, которая, скользнув под решетку, упала на тротуар. Через минуту в передней затрещал звонок. Я открыл дверь и увидел какого-то человека, неплохо одетого и с кепкой в руке. За ним стоял участковый надзиратель милиции.

Человек с кепкой сразу стал кричать что-то непонятное о буржуазии и пролетариате, держа, как поднос, кепку пуговкой кверху. Милиционер останавливал его. Наконец что-то прояснилось:

— Нет! Не те времена теперь! — кричал человек, тыча своей кепкой. — Не позволим буржуазии выливать помои на головы пролетариата! Вот! — сунул он вперед абсолютно сухую кепку и положил на нее останки засохшей розы.

Мы объяснили ему этот криминальный, с его точки зрения, поступок Гельцер, хотя ни он сам, ни его кепка никак не пострадали. Милиционер, вежливо указав, что не следует ничего сбрасывать с балкона на улицу, хотел уже удалиться, но «потерпевший» потребовал составления протокола, и какое-то время спустя Гельцер вручили повестку о вызове в суд в качестве обвиняемой.

Из-за больной ноги Гельцер в эти дни лежала: назавтра предстоял ее концерт в «Аквариуме».

В суд пошел я. Это были первые годы работы советской юстиции, не обладавшей еще ни кадрами, ни систематизированным кодексом законов и загруженной массой судебных дел, гражданских и уголовных, во множестве возникавших при гигантской ломке всех прежних устоев и взаимоотношений. Тесное помещение народного суда было переполнено. Дела разбирал судья с серьезным лицом, резким голосом и такими же движениями рук, перебрасывавших и листавших тощие папки.

«Дело Гельцер» заняло несколько минут, ушедших на объяснения «потерпевшего» и мое, весьма коротко излагавшее фактические обстоятельства дела, после чего суд удалился на совещание. В перерыве знакомый адвокат крайне удивил меня, сказав, что надо ожидать очень суровою приговора, ссылаясь на то, что он хорошо знает установки и решения этого судьи.

С другой стороны, ничего особо удивительного в этом не было, и наоборот — в некоторой суровости и самих судей, только что пришедших от рабочего станка за судейский стол, и в суровости их приговоров была некая романтика первых послереволюционных лет, романтика классового суда, а кроме всего, судья, по-видимому, еще недостаточно освоился и с законами, и с мерами наказания, и с применением возможной в иных случаях замены их.

«Именем РСФСР…» — возвестил громкий голос начало приговора, осудившего Гельцер к принудительным работам в размере 40 бесплатных концертов для красноармейцев.

При работе на сцене Большого театра, в концертах обычных и шефских, Гельцер действительно понадобилось бы очень долгое время, чтобы выполнить решение суда, явно имевшее много поводов для обжалования.