Мацей Патковский - Скорпионы

Стрелки приборов беспрерывно подрагивали. Хотя Герберт и слышал, как дышат двигатели, он еще раз проверил, равномерно ли поступает горючее, не перегреваются ли камеры. Но почему упала скорость? Второй пилот снова повернулся к нему.

— Господин майор.

— Гм…

Раф поднял спинку кресла. Минуту он не двигался, то ли задумался, то ли, может быть, зевал.

— Выключите автопилот, — сказал он, — я поведу.

— Зачем? — удивился Герберт.

— Скорее время пройдет. Скучища страшная.

— Что-то тебе сегодня не терпится. Посмотри на часы. На то, чтобы потрепать себе нервы, времени у нас достаточно.

— Как вы думаете, почему с базы нет известий?

— Каких известий? О чем это ты?

— Неужели она еще не родила?

— Ах да, я совсем забыл. Конечно, еще нет. Это тебе не картошку сварить.

— Выключите все же автопилот.

— Веди. Прибавь скорость — мы опаздываем.

— А, ерунда.

— Знаешь, я во всем люблю порядок, а указатель скорости упал. Выключаю автопилот.

— Понял.

Вновь наступило молчание.

Раф резко прибавил газ. Герберт увидел, как стрелка указателя скорости прыгнула далеко за цифру, названную в приказе, а потом медленно вернулась назад. Двигатели заработали ритмично.

Герберт зевнул. Ему показалось, что Раф сделал то же.

Герберт очень устал, его клонило в сон. Но почему? Не от размышлений же?

И вообще, зачем он ворошил в памяти весь этот хлам? Он никак не мог припомнить, до чего хотел докопаться. До чего-то, что уже было, произошло, что имело когда-то свой смысл, но давным-давно его потеряло и сейчас бесполезно, ненужно.

Плохо то, что каждый раз в полете он все это припоминает, обдумывает, видит перед глазами, а потом не может понять, для чего это ему нужно.

Три года. Можно выучить наизусть свое прошлое или придумать совсем другое, постепенно забывая, что было и что придумано. Своеобразный вид самообмана. Но это уже слишком. В таком случае все обман. Библия, жена, обеды, дети…

«Беспрестанная игра воображения — удел всех людей, способных думать. И мне от этого не уйти. Нравится мне это или нет, но всегда во время полета я буду думать. Любоваться луной, может, и интересно, но не летчику-высотнику. Однако, рассуждая здраво, три года перебирать, словно четки, собственное прошлое — это уже слишком. Это угнетает, пока не перейдет в привычку. Тогда уже не угнетает, а раздражает, даже злит».

Вот и сейчас Герберт злился. И совсем это ему ни к чему, нервы еще пригодятся.

Он поудобнее устроился в кресле. Почувствовал, как машина слегка накренилась на левое крыло и Раф тут же ее выровнял.

Хотелось курить. Сейчас же в воображении возникла небольшая базарная площадь, вся в цветных зонтиках. Столики и ром. Ему еще больше захотелось курить.

В городке сейчас поздний вечер. Гаснут окна. В порт входит старая лайба с новым запасом продовольствия. Маленькие трехколесные автомобили развозят его по кафе, отелям и магазинам. Начинается тихое, ночное деловое движение.

Лайба гудит хриплым басом, далеко слышен сигнал, поданный с капитанского мостика машинисту. Фанатики рыболовы вытаскивают поплавки, чтобы волна не загнала их под сваи. Волна шумно бьется лбом о причал, и поплавки опять подрагивают на жирной, застоявшейся воде.

Доротти снимает халат, прячет в сумку стетоскоп. Долго моет руки. Нет, наверное, уже бежит домой и боится встретить подвыпивших рыбаков и матросов со сторожевого катера. Нянька давно уложила ребенка и сама спит. Когда Доротти войдет в комнату, она увидит на столе письмо, которое уже принесла та толстуха из офицерской столовой. Разорвет конверт и прочтет. А может, уже прочла и сейчас моется в ванной, а крепкий чай стынет на подносе.

Герберт почувствовал, как машина опять скользнула на левое крыло и Раф снова выровнял ее. Но толчки повторялись, они шли снизу, легкие толчки, как удар ребенка.

В нашем городишке давящая тишина. Небо чистое, и луна похожа не на ртутный шар, а на янтарную тарелку с резным узором. Там, внизу, не бывает такого бодрящего, вкусного воздуха, какой поступает из кислородного аппарата.

Он поднял голову и огляделся. Увидел искрящееся крыло и черные пасти двигателей.

Машина снова слегка наклонилась на левое крыло.

— Раф.

— Да…

— Почему ты так трясешь? Не чувствуешь? — Герберт машинально взглянул на указатель скорости.

Раф положил руку на сектора газа.

— Это не я, она сама трясется. Наверно, сильный ветер.

Герберт посмотрел вниз. Там, где должна была быть земля, он отчетливо различил бурый планктон облаков.