Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— Ах, как хорошо купаться в Ниле! — ликовала Лариса, сидя на носу фелюги и обсыхая. — Кажется, так бы и плыла до самого Средиземного моря.

— Не рекомендую, — возразил я, — уже в Луксоре вода загрязнена всякими бензинами и маслами. Мы там пробовали купаться — никакого удовольствия.

— Мы уже сегодня уезжаем в Луксор, — вздохнула девушка. — А куда спешить? Я бы, наверное, месяц могла бы здесь купаться, загорать и на этих фулюках плавать. На фулюках?

— На сейфуль-мулюках, — сказал я, а Николка оказался более тактичным, подсказал, как правильно.

— Как я эти фулюки полюбила, — все равно произносила так, как ей понравилось, девушка. — Фулюка лучше звучит, чем фелюга, ласковее. Я бы с них не слезала. А надо в Луксор, а там, сами говорите, купаться даже нельзя. Что же это за Луксор такой, если в нем купаться нельзя! Зачем такой Луксор нужен?

— Там в гостинице «Савой» есть шикарный внутренний дворик с бассейном, столики стоят, зонтики, лежаки, — сказал Игорь Мухин таким тоном, будто приглашал Ларису поехать немедленно вместе с ним в луксорскую гостиницу «Савой». Похоже, что и нашему выдающемуся семьянину понравилась покорительница Нила. — Там тоже можно… — добавил он, но так и не договорил, что именно можно.

— Да ну! — нахмурилась Лариса, — это не то. Разве сравнить какой-то бассейн, какие-то столики и зонтики с целым Нилом и фулюками? А что за чудо эта Элефантина! Почему мы не причаливаем к острову? Федор, как ты думаешь? — она лукаво глядела на меня, но не говорила ничего про мое неудавшееся свидание.

— А он не умеет думать, — сказал Николка, — он только умеет остроумничать.

— А, ну да, я же забыла, что он у нас сатирик. А как сатирика звали в классе?

— Меня звали Мамонтом, между прочим, — гордо сказал я.

— И не подходит! — возразила Лариса.

— Потому что Мамонин — Мамонт, — пояснил Игорь.

— А мне нравится всех по прозвищам звать, так интереснее, а то Игорь-Игорь, Николай-Николай. Одних Саш и Миш на белом свете как собак нерезаных. Игорь, вас как звали в школе? Вы тоже с ними учились?

— Тоже. Мухой. Я — Мухин, — сказал Игорь и покраснел.

— Браво! Хотя на муху вы так же не похожи, как Федор на мамонта.

— Можно на «ты», — еще больше краснея, сказал Мухин.

— Отлично. Предлагаю конкурс на лучшую юношескую кличку. Меня лично в школе звали Чача, потому что я — Чайкина. А в училище уже получше — Птичкой.

— Ардалион, твоя очередь, — обратился я к главнокомандующему. — Тебя как звали в детстве и юношестве? Тетей Мотей?

— А вот и не угадал, — ответил Ардалион Иванович. — Меня Лимоном звали.

— Неужели чувствовали, что ты лимоны будешь зарабатывать?

— Нет, конечно, просто от Ардалиона. Ардалион — Ардалимон — просто Лимон, вот и все, — покраснел Тетка. Ему явно не хотелось, чтобы кто-то прямо так сразу знал о его необычайных коммерческих способностях.

— Вообще-то вы больше на апельсин похожи, — сказала Лариса и попала в самую точку. Ардалион Иванович со своей круглоголовостью и впрямь был похож на крупный апельсин, только такой, у которого на щеках красные прожилки.

Дальнейший опрос выявил, что Гессен-Дармштадского в детстве звали Карандашом, Бабенко носил вульгарную кличку Баба, из других писателей нашей фелюги, согласившихся участвовать в конкурсе, удалось выжать такие перлы, как Нытик, Дундя, Пырыч, Кефир, Лыжа, Тумачок, Харя. Самую лучшую кличку в детстве носил толстый писатель по фамилии Талалаев.

— В детстве и в молодости я был еще в два раза толще, чем сейчас, — сказал он, — и меня звали Обезжиренный.

По единодушному мнению Обезжиренный оказывался бесспорным лауреатом первой премии. Заминка произошла с призом, который не успели придумать.

— Ну господа, ну сбросьтесь Обезжиренному по фунтику, — сказала Лариса, чем вызвала в писательской среде сильное замешательство, а победитель замахал руками:

— Не надо! Да вы что! Это же шутка! Вот еще, кто-нибудь фельетон напишет, как писатель такой-то получил премию за то, что в детстве его звали Обезжиренным.

— Бариса, бымбырав! — крикнул наш фелюгьер. Память уже успела растопить в его голове заученную фразу, и она расплылась, как воск.

А кричал он эту фразу второй нашей писательской фелюге и той, с которой сбежала наша Лариса. Оба эти судна красиво фланировали, двигаясь в нашем направлении. С опереточной фелюги стали звать Ларису:

— Лариса! Лариса Николаевна! Вертайтесь!

Кормчий решил, что ему отвечают про Бориса и снова заорал: