Мохсин Хамид - Выход - Запад

Жители дома очень напугались, и большинство из них хорошо знали из своего прошлого, что могут сделать полицейские и солдаты, и от этого страха они начали разговаривать друг с другом больше обычного. Образовалась некая общность, которая вряд ли могла бы образоваться на улице, в открытом пространстве, где они, скорее всего, просто разбежались бы, но тут они были зажаты вместе, и эта зажатость создала из них группу.

Когда полицейские через свои громкоговорители объявили, чтобы все покинули здание, то большинство решило не подчиниться, лишь немногие вышли, и, в основном, все остались; Надия и Саид остались среди них. Срок исполнения подходил к концу, все ближе и ближе, и, наконец, настал, а они все оставались там же, и полиция не наступала, и люди решили, что они выиграли какое-то время передышки, и тогда произошло то, чего никто не мог представить: на улице появились люди, темно- и не совсем темно- и даже светлокожие, в потрепанных одеждах, как люди в лагерях на Миконосе, и из тех людей образовалась толпа. Они стали стучать ложками по кастрюлям и скандировать на разных языках, и вскоре полиция решила уехать.

Той ночью в здании было тихо и спокойно, лишь иногда разносилось прекрасное пение на языке Игбо; Саид и Надия лежали вместе и держали друг друга руки на мягкой постели в их небольшой темной спальне, и им было приятно слышать пение, словно колыбельную, приятно несмотря на то, что они держали дверь своей спальни запертой. Наутро они услышали, как вдалеке кто-то звал на молитву, на рассвете, похоже, через микрофон приставки караоке, и Надия встревожилась, проснувшись и решив, что она вновь очутилась в их городе, с повстанцами, пока не вспомнила, где она находилась на самом деле, и затем она смотрела, немного удивившись, как встал Саид с их кровати и начал молиться.

Во всех лондонских домах, парках и бесхозных местах находились подобные люди, и кто-то говорил, что миллион мигрантов, и кто-то говорил, что в два раза больше. Казалось, чем больше пустел город, тем больше его занимали сквотеры; нежилые усадьбы в районе Кенсингтона и Челси пострадали больше всего, и их отсутствующие хозяева часто обнаруживали, что плохие новости приходили к ним слишком поздно, и таким же образом ширилось вторжение в Гайд Парк и Кенсингтонские Сады, заполняемые палатками и хижинами, и говорилось, что между Вестминстером и Хаммерсмитом легальные обитатели составляли меньшинство населения, и местных жителей становилось все меньше и меньше, и местные газеты стали называть те места самыми худшими черными дырами в материи страны.

Люди вливались в Лондон, но также часть людей покидали его. Бухгалтер в одном городке графства Кент, раздумывающий о том, как покончить свою жизнь, проснулся однажды утром и обнаружил черноту двери, где раньше был вход в его небольшую, залитую светом вторую спальню. Сначала он вооружился хоккейной клюшкой, оставленной его дочерью, решившей покинуть дом на время между окончанием школы и поступлением в колледж, и он также взял телефон, чтобы позвонить в полицию, а потом остановил себя за бессмысленным занятием и решил отложить клюшку и телефон и наполнил, как решил ранее, ванну, и положил недавно купленный им острый резак на закругленный край ванны рядом с органическим мылом, которым больше никогда не будет пользоваться его покинувшая подружка.

Он напомнил себе, что пора начать резать, если решил, запястья и в ширину, а не в длину, и, хоть сама идея боли ему была ненавистна, и также мысль о том, что его обнаружат голым, он решил, что все равно это будет правильным решением, хорошо продуманным и хорошо спланированным. Однако, близкая чернота нарушила ход его мыслей и напомнила ему нечто, какое-то чувство, ощущение, связанное с детскими книжками, с книжками, прочитанными им в детстве, или книжками, скорее всего, которые ему прочитала его мать, женщина с нежными словами и нежными руками, которая не умерла слишком рано, ее состояние ухудшилось слишком рано, и болезнь унесла ее речь, ее личность, и этот процесс сказался и на его отце, отдалившегося от сына. И при этих мыслях бухгалтер решил, что мог бы просто войти в дверь, всего один раз, чтобы посмотреть — что там такое на другой стороне — и так он и сделал.

Позже дочь и его лучший друг получат по телефону его фотографию — у моря, без деревьев, пустынное побережье или побережье где-то в сухом месте, с возвышающимися дюнами, побережье в Намибии — и сообщение, что он не вернется, но не стоит волноваться, потому что он ощутил нечто, он почувствовал нечто важное, и они могут присоединиться к нему, и ему было бы радостно, если они присоединяться, и если они решат, то дверь они смогут найти в его квартире. Таким образом он исчез, и его Лондон исчез, и как долго он мог оставаться в Намибии — было трудно сказать каждому, кто знал его.