Мохсин Хамид - Выход - Запад

Вишневые деревья взорвались в то время на Пэлас Гарденс Террас, распускаясь белыми цветами — самая близкая по цвету белизна, какую видели новые жители улицы, сравнимая со снегом, а другим они напомнили о созревшем хлопке на полях в ожидании сбора, в ожидании сборщиков, сильных черных тел из поселка, и теперь в этих деревьях тоже были черные тела: дети, карабкающиеся и играющие между стволами, словно маленькие обезьянки, не потому, что быть чернокожим — это быть похожим на обезьянку, и об этом столько уже было сказано скользких слов, а потому, что люди — это обезьяны, которые позабыли, что они — обезьяны, и потому потеряли уважение к тому, чем когда-то были, к миру природы вокруг них, но — нет, те дети, взбудораженные природой, играя в придуманные игры, затерялись в облаках белизны, будто воздухоплаватели или пилоты, или фениксы, или драконы, и в приближающем кровопролитии они сделали из этих деревьев, которых, по всей видимости, никак не высаживали для лазания, предмет для тысяч фантазий.

Однажды ночью в саду у здания, где жили Саид и Надия, появилась лиса. Саид показал ее Надии через окно их маленькой спальни, и они изумились ее появлению, не понимая, как подобное создание могло выжить в Лондоне, и откуда она взялась. Когда они начали спрашивать людей, видели ли кто-нибудь лис, то все сказали, что — нет, и кто-то сказал, что она пришла через дверь а другие — что она заблудилась из пригородов, а одна пожилая женщина поведала, что они увидели не лису, а себя, их любовь. Трудно было понять, что она имела в виду: лиса, как символ живущего, или лиса была их видением или просто чувством, и когда другие посмотрели, то не увидели никакой лисы.

Упоминание об их любви смутило Саида и Надию, потому что у них не было в последнее время никакой романтики, и каждый просто проживал, терпя присутствие другого, и они оставили в сторону все эти чувства из-за слишком долгого проживания в вынужденной тесноте — что легко могло бы случиться с кем-угодно. Они начали бывать поодиночке в течение дня, и от такой раздельности им стало легче, хотя Саид постоянно волновался о том, как если бы решили очистить их район совершенно внезапно, а они не смогли бы вовремя вернуться домой, зная из своего опыта, как ненадежна может быть мобильная связь, чей сигнал в обычных условиях был бы для них солнечным или лунным светом, и на самом деле мог бы оказаться лишь внезапным и бесконечным затмением, а Надия волновалась о своем обещании, данном ею отцу Саида, кого она тоже называла отцом, что будет оставаться со Саидом до тех пор, пока они не окажутся в безопасности, волновалась, что если она не сможет сдержать своего обещания, и окажутся ли тогда все ее слова напрасными.

Освободившись от клаустрофобной тесноты дня, исследуя окрестности раздельно, ночью они становились ближе друг к другу, пусть при этом теплота их отношений ощущалась скорее как отношения между родственниками, а не как у влюбленных. Они усаживались на балконе их спальни и ждали темноты, чтобы появилась лиса внизу — в саду. Такое благородное животное, и со всей ее благородностью радостно ковырявшееся в мусоре.

Сидя так, они иногда брались за руки, иногда целовались, и изредка вспыхивал огонь притихшего костра, и они шли в постель и мучили свои тела, никогда не дойдя до секса, но без нужды в нем, более без нужды, с последующим ритуалом освобождения. Затем они спали, а если не спали, то возвращались на балкон и ждали лису, а лиса была непредсказуемой, и она могла прийти и могла не прийти, но чаще — она приходила, и тогда им становились легче из-за того, что лиса не исчезла и ее не убили, и она не нашла другую часть города для своего дома. Однажды ночью лиса наткнулась на грязный подгузник, вытащила его из мусора и стала разнюхивать его, как будто распознавая, что это такое, а затем потащила это в сад, пачкая траву, передвигаясь зигзагами, словно декоративная собачка с игрушкой, или медведь с попавшимся неудачником-охотником, в любом случае — передвигаясь намеренно и непредсказуемо зло, и когда она закончила, то от подгузника остались одни клочья.

Той ночью отключилось электричество, отрезанное властями, и Кенсингтон и Челси погрузились в темноту. После этого возникло острое ощущение страха, и замолчал зов к молитве, часто доносящийся издалека из парка. Они решили, что приставка караоке, которой пользовался зовущий, не работала на батарейках.

Электрическая сеть Лондона была такой сложно сконструированной, из-за чего в окрестностях дома Надии и Саида оставались несколько точек ночного свечения поближе к краям — у баррикад и проверочных пунктов, охраняемых вооруженными силами правительства — в разбросанных местах, которые по непонятным причинами были трудно отделяемы от общей сети, и какие-то одиночные здания то тут то там, где находчивые мигранты могли присоединиться ко все-еще-работающей высоковольтной линии, рискуя иногда попасть под напряжение и сгореть. В большинстве же, все вокруг Саида и Надии оставалось темным.