Гюнтер Грасс - Под местным наркозом

«Нет, уже не студент, доктор, а инженер-машиностроитель Эберхард Штаруш поражен, как много домов выросло на Венлоуэрштрассе, еще недавно наполовину разрушенной бомбежками. По обе стороны того доходного дома пустыри застроены (вы сказали бы: там поставлены мостовидные протезы). В витринах громоздятся товары — скоро начнется распродажа по сниженным ценам. Потребление растет. (И пока вы снова и снова будете выламывать у меня изо рта гипс, мой клеенчатый портфель с продовольственными талонами превратится в новый портфель свиной кожи и разбухнет от дипломной работы на тему: «Фильтры-пылеуловители на цементных заводах», работы, удостоенной хорошей оценки, ибо, пока я разносил по девятиквартирному доходному дому продуктовые карточки, а гипс затвердевал, я работал без устали, сдал все экзамены и стал мужчиной, хотя несколько позже моя невеста скажет: «Ты все еще ходишь в коротких штанишках».)

«Чем не тема для сочинения, как вы считаете?»

Пусть мой ученик Шербаум представит себе, что в сорок седьмом году он был студентом и разносил по доходному дому в Нойкёльне продуктовые карточки.

(В пятьдесят первом, когда я бросил это занятие, у Шербаума как раз начали резаться молочные зубы.) Пожалуй, я приму лучше две таблетки арантила — я поступил опрометчиво, выпив кружку холодного пива, — и позвоню Ирмгард Зайферт, но, прежде чем мы опять будем пережевывать ее историю со старыми письмами, сбегу-ка я в Крец, Плайдт и Круфт, пройдусь с Линдой вдоль речки Нетте, поднимусь с ней (еще влюбленный в нее) на Корельсберг, или попячусь назад еще дальше (всегда было что-то раньше) и сделаю доклад о туфе на конгрессе цементников в Дюссельдорфе, или снова пойду работать в фирму «Диккерхофф — Ленгерих», пропущу Аахен (доходный дом) и, пока арантил еще действует (и Ирмгард Зайферт не докучает по телефону своими жалобами), буду старательно пятиться назад: когда мне было восемнадцать, я сидел в вонявшем хлоркой американском лагере поблизости от Бад-Айблинга в Альгойе, где я, коротко остриженный военнопленный, который при пайке в девятьсот пятьдесят калорий в день и при наличии всех зубов… (Ах, доктор, какие у меня были зубы!), а главное, радуясь, что уже не заставят заниматься разминированием без огневого прикрытия, усердно посещал всевозможные учебные курсы!

Ведь мы, немцы, благодаря своей организованности можем употребить себе на пользу даже однообразную лагерную жизнь. (Мои коллеги говорят, что я, к примеру, мастер составлять расписания, в которых согласовано решительно все.)

В бараке, где шли занятия, мы набивались как сельди в бочке; стремясь заглушить вульгарный голод, военнопленные грызли гранит науки. «Иностранный язык для начинающих и для тех, кто его уже изучал». «Двойная бухгалтерия». «Соборы в Германии». «Свен Гедин — исследователь Тибета». «Поздний Рильке — ранний Шиллер». «Краткий курс анатомии». (Ваши лекции по кариесу в бад-айблингском лагере собрали бы куда большую аудиторию, чем в народном университете в Темпельхофе.) В это же время возникли кружки «Умелые руки»: как смастерить из пустых консервных банок если не гранатомет, то хотя бы пылесос? Первые легкие мобили, вырезанные из американской белой жести, вращались в теплом воздухе над нашими чугунными печурками. Интенданты читали курс «Введение в философию». (Вы правы, доктор, Сенека приносит утешение, особенно в лагерях.) А по средам и по субботам бывший шеф-повар отеля — сейчас его все знают, он ведет передачу по телевизору, дает кулинарные рецепты — читал лекции для начинающих. Брюзам уверял, что он учился у Захера в Вене. Он был родом из Трансильвании, и то и дело пересыпал свои рекомендации словами: «У меня на родине, в прекрасной Трансильвании, хорошая хозяйка, умелая стряпуха, берет…»

Нехватка учебного материала заставляла повара учить нас готовить свои блюда из взятых с потолка продуктов: он рисовал воображаемую говяжью грудинку, телячьи почки, жареную свинину. Словами и жестами он показывал, как можно поджарить сочный кострец барашка. А его фазан в виноградных листьях, а его карп в пивном соусе: отражение отражения. (Там я и научился фантазировать.)

Широко раскрыв глаза, одухотворенные недоеданием, мы застывали на табуретках в бараке, где шло обучение, и слушали Брюзама, а наши блокнотики в одну восьмую листа — дар американцев — постепенно заполнялись кулинарными рецептами, из-за которых десять лет спустя мы так разжирели.

«На моей родине, — вещал Брюзам, — в прекрасной Трансильвании, хорошая хозяйка-стряпуха, покупая гуся, умеет отличить откормочную птицу от обычной…»