Йожеф Лендел - Лицом к лицу

— Он возвращается на родину на будущей неделе.

— Я слышал об этом. Знаете, что с ним случилось? В разговоре с тремя знакомыми он сказал всего лишь: «Если бы Ленин жил сегодня, многое выглядело бы иначе». Баста! На следующий день за ним пришли. Один из троих его соотечественников донес на него той же ночью, а может, на следующее утро.

Следователи на допросе цитировали эту фразу со всеми знаками препинания. Хотите знать имя доносчика? Сейчас он на высоком посту в Венгрии, и не сомневаюсь, что дела свои он обделывает по-старому. Да, да, он дома, в вашей Венгрии. Хотите знать, кто это?

— Гармош нам сказал. Мы проведем расследование.

— Случай с Гармошом, кстати, не так уж типичен. Обычно доносы не были главным. Я знаю случаи, когда показание, что кто-то якобы намеревался убить Сталина, пришивалось к делу, а человека не арестовывали. И вдруг, в один прекрасный день, еще одна капля, и чаша — то-есть, дело, — переполнялось. Так было с Гармошом. Количество заведенных дел оценивают, примерно, в шестидесять миллионов. Сами можете подсчитать процент, вы инженер, подсчитайте-ка! Тогда вы легко представите себе размеры гекатомб. И какие люди погибла! Платтен, швейцарский коммунист. Тот Фриц Платтен, который организовал переезд Ленина в Россию, сопровождал его через всю Германию в запломбированном вагоне. Во времена Керенского распространялись слухи, что он был немецким шпионом. Вместе с Лениным. В тридцать восьмом он опять превратился в немецкого шпиона. Какие люди, один за другим! — и я начинаю выписывать пальцем буквы: Б-Л-Ю, но он останавливает меня нервным жестом, и я громко и отчетливо произношу имена: — Блюхер, Тухачевский, Пятницкий, Постышев, чудесный Петр Петрович. Из-за того только, что все они были лучше его, и это было понятно каждому. В один день с Блюхером расстреляли Лайоша Гавро, командира кавалерийской дивизии, венгерского шахтера. Его женой была Катя, вдова Фурманова, чапаевская пулеметчица. Та самая Катя. Или еще пример: младший брат вашего нынешнего начальника, министра иностранных дел, был со мной в лагере. Мы прожили вместе два года… Какой замечательный человек… Он там погиб, он уже не вернется! Перечислять дальше? Еще фамилии?

— Поговорим лучше, где вы будете работать после приезда домой.

— Надеюсь, нигде.

— Ну, ну, это вы сейчас так говорите. Дома увидите все более трезво. Тухачевский, между прочим, был предателем.

— Вы уверены?

— Было расследование.

— Ах, ах! и вы поверили! С каких это пор? То же говорят о Бела Куне, и он был предателем. Этому вы тоже поверите?

— Тут другое. Но нельзя отрицать, что были некоторые исключения.

— Естественно, отрицать этого нельзя, и все же досадно, что вы с такой готовностью верите всему, или хотя бы тому, что попадались неясные дела, в которых легко было ошибиться. Но случай Тухачевского совсем другой — он оскорблял одним своим присутствием. При живом Тухачевском нельзя было бы с такой легкостью фальсифицировать историю великой польской кампании.

Рука Баницы притрагивается к моему плечу.

— Я очень хорошо понимаю ваше потрясение, после всего пережитого. Наоборот, было бы ненормально, если бы арест и…

— Арест? Одно из лучших воспоминаний. Гораздо лучше, чем еженощное ожидание их прихода. Я ведь просто ждал, ничего не делал. Я не прятался, не бежал, не доставал поддельных документов. Я ждал, как тяжелобольной ждет смерти. Я знал, что они придут, и все время верил, что это невозможно. Когда они, наконец, появились, я сказал Герте: «Я ни в чем не виноват. Если бы я что-либо сделал, я бы знал, какой может быть приговор. Но поскольку я не виновен, а они меня забирают, обратно меня не жди».

— И она не ждала?

— Она ждала — некоторое время. До начала войны. Послала мне две или три передачи. А потом… но это естественно, в конце концов.

— Не скажите, это зависит.

— По-моему, это было естественно.

— Вы сказали, что не вернетесь. А что вы думали в действительности?

— Я думал, что меня поставят к стенке и расстреляют безо всякого следствия. Вместо этого, меня держали две недели в герметически закрытом подвале. Сквозь него проходили трубы отопления. Температура в этом подвале была выше 40 градусов. Оставим это. Вы слышали о вещах похуже, да и встречались с вещами похуже. Но они добивались признаний и моей подписи! Сперва донести на самого себя, потом — на двоих, завербовавших меня, и еще на двоих, которых завербовал я лично. Гестапо тоже хотело такого?

— Там все было по-другому.