Марина Дяченко-Ширшова - Зеленая карта

— Закуришь?

Женька переступил с ноги на ногу:

— Я, это…

— Леха, дай ему цыгарку…

— Я не курю, — сказал Женька тверже. — У меня режим.

— Тю-у-у, — протянул незнакомый парень. — У тебя режим, а мы тут порнушку крутим… Светка, посмотри на этого пацана, у него режим.

Веселая Светка не без труда выцарапалась из объятий своего ухажера, поднялась с ковра, подошла к Женьке так близко, что он уловил запах пота пополам с дешевой туалетной водой:

— Режим? Как это, трахаться тоже нельзя?

— Он футьболисть, — сказал Леха. — Были у отца три сына — двое умных, а третий футьболисть…

— Тут такое дело, пацаны, — вступил Буца с притворной серьезностью. — Беда у динамовца, форму у него сперли…

— Как?! — театрально удивился Игорь.

— Не может быть, — подхватил Леха.

— Да-да! — закивал, давясь от смеха, Буца. — Форма, она бабок стоит… Кто же это спер?

— Суки, — сказал Леха. — Какие-то суки сперли.

— А он динамовец? — спросили из угла. Светкин ухажер вернулся к своему занятию; облапываемая Светка радостно смеялась.

— Динамовец, — сказал Буца. — «Хто вище б'е, той краще грае».

И все радостно заржали.

…Через полчаса Женька вернулся домой. Радуясь, что мамы нет, сбросил куртку и кроссовки, босиком прошел в ванную, открыл воду и намылил руки.

«Три гола, — сказал Леха. — Закатаешь этим три гола — тады пошукаем твою форму и тех сук, что ее сперли, накажем. Только не подкачай, малой, на тебя ставка делается, если не закатаешь — у тебя бабок не хватит, чтобы потом расплатиться…»

Женька намылил руки во второй раз. Пробиваясь между пальцами, пена делалась белой и нежной, как подтаявшее мороженое.

«Этих» он несколько раз видел на площадке за гаражами. Площадка принадлежала соседнему ПТУ; пэтэушники иногда играли в футбол на деньги, хотя футболом эту толкотню, возню и драку можно было назвать только с большого перепугу…

Женька намылил ладони в третий раз. Руки дрожали мелкой противной дрожью.

(…Я близко. Я почти добежал. Здесь полно собак. Здесь полно мусорных баков с едой… Запах! Запах сводит с ума… Я не могу не идти на запах… Рыжая. Она. Зовет. Черный. Рядом с ней. Рвать, драться, рвать его… Она зовет… Только желание, только жажда — взять ее… Взять, сейчас… рыжая… Выгибается… ее голос… ее запах… хвост… Черный шипит. Он большой. Он хорошо ел… Я могу порвать его. Он молодой и глупый. Я сильнее… Я хочу эту рыжую… хочу… ХОЧУ! Ничего… Не могу. Я должен бежать дальше. Я не могу. Я должен…)

— В чем дело, Оля? В чем дело? Зачем тебе потребовалась эта лажа с Лобановским? Какого черта… Ты же профессионал! Ты же дискредитировала себя, программу… всех людей, которые тебе помогали, за тебя просили… Зачем?

За спиной шефа помещалась круглая мишень; два дротика торчали из «яблочка», и только один чуть отклонился, попал в «восьмерку». Ольга и сама не понимала, почему и зачем допустила такой вызывающий прокол — и потому злилась все сильнее.

— Я понимаю, — продолжал шеф, — у тебя есть свои интересы, сын, футбол и так далее… Но мне кажется, еще пару месяцев назад ты поостереглась бы, не стала бы так откровенно… использовать служебное положение. Ты думаешь, ты уже в Штатах? А после тебя — хоть потоп?

Ольга вздрогнула. Подняла глаза.

— Ты думала, это большая тайна? — насмешливо спросил шеф.

— Это мое личное дело, Валентин Васильевич… Откуда вы узнали?

Шеф усмехнулся:

— Откуда надо. Город наш ма-аленький… Но неприятно, Оля, наблюдать, как ты меняешься на глазах. Где раньше сдержалась бы — хамишь… Где раньше постеснялась бы — не церемонишься… Ясно, что тебе здесь уже не работать. Но вот не слишком ли торопишься? Пока визы на руках нет… Вдруг еще и откажут, чем черт не шутит?

Типун тебе на язык, раздраженно подумала Ольга.

Она сидела на продавленной тахте; одна ножка у тахты была сломана, ее место занимала стопка книг: в основном современная английская литература, в основном — в подлиннике.

Дядя Боря сидел напротив — на пластмассовой табуретке, похожей на безобразно разросшуюся шахматную фигуру.

— Все было хорошо, — устало повторила Ольга. — Димка… Ты ведь его с детства знаешь, дядь Борь. Он в своем классе три года комсоргом, — она чуть усмехнулась. — Но не ради карьеры… он не способен, Димка… Просто потому, что не мог отказаться… Вот. Все было хорошо, пока не наступил девяносто первый год. Девяносто первый, как у Гюго, да? Независимость! Рынок! Свобода! И все! Нельзя тихо сидеть на своем стуле, как раньше, ждать аванса, ждать получки, тихо сидеть — и получать понемножку, но каждый месяц! Надо двигаться, что-то делать… как-то выкручиваться… А у него ответственность перед семьей, он же ответственный! Но и трусами торговать не может. Ответственный — но не может! И в ночном ларьке не может… Это ладно. Но другие люди находят и другую работу! Он же классный музыкант! Он мог бы устроиться… Не умеет. Но ответственный. Это что же получается, дядя Боря, ему, чтобы себя уважать, надо на грошах своих сидеть в музыкальной школе… И на улице со шляпой стоять…