Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Я хотела, чтобы это что-то значило. Поэтому делала все, что могла.

Однажды утром я сидела в кабинете сестры Маргарет, генерируя идеи по сбору средств для общественного центра. Тема денег всегда стояла на повестке дня, и сестра Маргарет о ней постояно беспокоилась. Поэтому мне казалось, что я должна то и дело выдавать на-гора идеи. Это было лучше, чем избегать этой темы (чего бы мне на самом деле хотелось).

– Мы могли бы написать письмо.

Предложение написать праздничное письмо для сбора средств было моей жалкой лептой в нашем разговоре.

– Не знаю, когда вы в последний раз писали письмо тем, кто вас во всем этом поддерживает, но людям нравится получать письма.

Глаза сестры Маргарет округлились, когда я это сказала. Спустя считаные минуты я уже сидела в своем маленьком кабинетике рядом с Сандрой, лихорадочно набрасывая заметки в желтом блокноте, а сестра Маргарет диктовала, о чем нужно упомянуть в этом письме.

Сотни марок и конвертов пустились в путь к почтовым ящикам монахинь и священников по всей стране. Помню, сидя рядом с Сандрой и облизывая конверты, я тараторила как из пулемета! Обо всем на свете. Я уже давно не чувствовала себя такой удовлетворенной. Писать письма от своего имени было, конечно, приятно; но это ощущение – быть частью чего-то большего, чем мои собственные старания, – рождало во мне настоящую зависимость. С ним я не чувствовала себя одинокой.

Ожидание почты стало лучшим временем для нас с сестрой Маргарет. В те дни, когда я бывала в центре, я прислушивалась к скрипу половиц в узеньком коридоре у входа в мой кабинет.

– Мы получили еще один ответ! – восклицала она. – Еще один чек!

На ее лице было написано такое волнение, такое изумление человеческой щедростью! Пусть это звучит странно, но каждый доллар был для нас своего рода версией рождественского утра. У нас кружилась голова, мы сияли и воздевали к потолку руки, молча и восклицая. Я добавляла цифры в «простыню» Excel и наблюдала, как сумма пожертвований переваливает за семь тысяч долларов. Она не была сногсшибательной; скорее, небольшой кошелек наличных по сравнению с тем, что нам на самом деле нужно было для центра. Но это были деньги, которых вчера еще не было. Казалось, фонды появились мгновенно, стоило нам обратиться к людям с простым письмом. И я снова шла в магазин за еще одной пачкой бумаги.

Стоя на светофоре и собираясь пересечь Гранд Конкурс, чтобы добраться до универсального магазина, я думала о Райане. Не знаю, что именно заставило мысли о нем вернуться с такой силой, когда я увидела, как на другой стороне перекрестка появился сияющий улыбкой человек. Так бывает. Идешь себе по какой-нибудь людной улице – и видишь что-то незначительное и малозаметное, к примеру, продуктовый фургон. Или распахивается окно, и из него доносится знакомая песня. Одна из таких мелочей спускает память с поводка, и ты вспоминаешь лицо человека или какой-нибудь разговор. Воспоминания умеют быть этакими жестокими маленькими тиранами.

В последние несколько месяцев было столько моментов, когда мне хотелось позвонить ему или послать простое сообщение. Рассказать ему, чем я занимаюсь, и услышать от него еще один, последний раз, что он гордится мной. Вероятно, мне даже не нужно было, чтобы на другом конце линии оказался именно он, я просто хотела потянуться к кому-то и сказать: Вот чем я занималась в этом году. Я стараюсь. Я стараюсь ради тебя.

Вернувшись в офис, я вытащила телефон и прокрутила список контактов в поисках его имени. Раскрыла блокнот, выписала его номер на листок, а потом молча удалила контакт. И сообщения. Вообще всё. Вырвала листок из блокнота и сложила вчетверо. Я могла бы его выбросить, но вместо этого засунула глубоко в карман своей толстовки. Когда толстовка с желтыми спиралями отправится в стиральную машину, это станет прощанием. Моющие средства, вода и сушка – боги стирального порошка порвут его на части, и дело будет сделано.

Эти семь цифр, набросанные толстым фломастером, лишь снова втянули бы меня в то, от чего мне предназначено было освободиться.

Вскоре после этого в Бронкс приехала навестить меня Селия.

Это было начало ее зимних каникул. Я стояла в одном из классов иммиграционного центра, взволнованно ожидая ее появления. Мы не виделись пять месяцев. Помню, как я боялась, что мы стали другими и что-то могло измениться между нами за срок, равный одному семестру. Я хотела оставаться для нее прежним человеком.