Джеймс Джойс - Улисс (часть 3)

Дополнением к сцене служит помянутое приключение. Оно, собственно, тоже восходит к ней. 9 декабря 1918 г., через два десятка лет после сцены на берегу, художник встретил женщину на улице - и застыл пораженный: ему показалось, будто это она, та, из вод дублинского прилива! С этого началось его ухаживание за Мартой Флейшман - странноватый полуроман, состоявший из его дежурств у нее под окнами, вялой переписки (иронически отраженной в творчестве Блума за столиком ресторана "Ормонд") и немногочисленных свиданий не вполне ясного свойства: художник после одной из встреч сообщал другу, что он "исследовал самые холодные и самые горячие части женского тела", героиня же позднее настаивала на их "платонической любви". Конец был прозаичен. В июне дама созналась "во всем" своему постоянному любовнику, и художник с трудом избежал вульгарного скандала, вернув гневному собственнику все письма его предмета. Однако литература выиграла: в ноябре 1919 г. Джойс садится писать "Навсикаю", и Марта Флейшман внесла туда полезную лепту. В письме к ней он подписался однажды "Одиссей", а ее назвал Навсикаей: образ девушки на дублинском берегу все еще, видно, сливался с ней. Герти Макдауэлл получила от нее многое, и хромоту, и надменную манеру, и погруженность в особенный "дамский" мир. Впрочем, он отобрал у нее немало также и в пользу Марты Клиффорд. Писатели - ужасные люди!

Гомеров план. Песнь VI, встреча "бездомного, злополучного скитальца" с юной царевной на морском берегу, соотносится с эпизодом вполне естественно, с несложным ироническим сдвигом: царевна - хромая мещаночка, помощь царевны - возбуждающий показ панталон. Этого уже достаточно, но Джойс доставляет и подкрепляющие детали: храм на берегу - бога морей в поэме. Звезды Морей - в романе; игра в мяч, содействующая сближению героя и героини.

Тематический план. "Навсикая", прежде всего, артистична. Здесь - тонкая работа, которая вся держится на безошибочности чутья и вкуса, на точной и твердой руке мастера. Работа заключается в построении очень специфической речи, сливающей в себе несколько голосов и выполняющей несколько задач. Центральный, ведущий голос - поток сознания Герти. Но он как бы раздваивается в себе, разделяется на свое и заемное. Живой, настоящий голос слышится в ее непосредственных реакциях, в шпильках по адресу товарок, в мыслях о своем пареньке. Другой, составленный из клише и штампов, готовых блоков кукольного мирка модных журналов и сентиментального чтива, звучит в ее мечтаниях о своей судьбе, в ее представлениях о мире, о должном поведении, об облике и манерах настоящей барышни, "подданной Ее величества Моды". Этот искусственный, коллажный голос сам Джойс описал так: "особенный новый стиль... жеманно-джемово-мармеладный, панталонный, с добавлениями благовоний, молений Пречистой, мастурбации, вареных моллюсков, палитры художника, бабьих сплетен и словолитий и т.д. и т.п.".

Подобный голос странен не только своей заемностью. Постепенно он вызывает еще большее недоумение: мы видим, что клишированная речь - не просто речь дамского журнала или романа, но пародия. (Основной пародируемый образец - сентиментальный роман "фонарщик" (1854) Мэри Камминс (1827-1866), из которого взяты элементы и стиля, и сюжета, и даже имя героини.) "Дамскость" сгущена до карикатуры, до китча, сборно-механический голос не выражает героиню, а передразнивает ее, издевается над ней. Это непонятно. Мы - внутри сознания Герти, говорить может лишь она; но она неспособна себя пародировать! Насмешка, ирония над собой - совершенно не для нее, пародии нет места в ее потоке сознания. И мы теряемся, мы не знаем, где мы и кто говорит нам. Это походит на кино ужасов, когда оживший мертвец, или робот, или неведомый голос вдруг дьявольски передразнивает героя. Но при всем том, при этом абсурдном, внутренне противоречивом строении романной речи, только анализ обнаруживает эти ее свойства, меж тем как для нормального чтения художественный эффект не только не разрушается, а усиливается. Как это может быть? Так вот и может. Это и есть - искусство.

Надо еще сказать, что в эпоху "Улисса", при всем бурлении авангардного искусства, такие задачи, такая работа с формой, как в "Навсикае", были нетипичны и непонятны. Понятны и типичны они стали много поздней, в эпоху постмодернизма, из которой мы еще не вышли доныне. "Навсикая" - один из первых образцов постмодернистской литературы. Она разделяет с нею, прежде всего, огромную зависимость от некой предшествующей литературы, опору текста - на предыдущие тексты, которые всячески переосмысливаются и переворачиваются. При этом лучше годятся тексты, где резко выражен жанр, какой - безразлично, так что иерархический взгляд, различие высоких и низких жанров исчезает, и "большая" литература может активно использовать массовую, макулатурную. Первыми заметили это и отнеслись к "плохой" литературе всерьез русские формалисты и Джойс, но они лишь в теории, тогда как он - на практике. "Навсикая" - "высокая" литература, построенная на "низкой": классическая постмодернистская черта. Не менее типична для постмодерна и тема заемности сознания, редукции сознания и человека к набору стереотипов, разоблачения современного человека как вторичного продукта, сделанного, артефактного образования.