Ричард Йейтс - Одиннадцать видов одиночества

— Короче, так, — сказал наконец Карл, — мужик посылает пацана: «Слышь, сынок, сгоняй на улицу, купи мне пачку сигарет». Пацан отвечает: «Нет». Ну, тогда мужик сам себя и послал.

Он согнулся пополам и хлопнул себя по бедру. Джонс одобрительно крякнул, остальные жевали молча.

Когда ужин закончился и посуду унесли, Макинтайр разорвал третью страницу письма и выбросил клочки в мусорный паркет. Он встряхнул подушки, вымел из кровати хлебные крошки и начал писать:

(с. 3.)

разговоров с тобой. Так что прошу тебя, Джин, скажи мне имя твоего мальчика. Обещаю, что я

Но эту страницу он тоже выбросил и еще долго сидел, не притрагиваясь к бумаге, и курил, как всегда стараясь не затягиваться. В конце концов он взял ручку и, тщательно протерев кончик бумажным платком, снова начал третью страницу:

(с. 3.)

разговоров с тобой. Я вот что подумал, детка. Как ты знаешь, я жду еще одной операции на левой стороне в феврале, и если все будет хорошо, я, возможно, выберусь отсюда к 1 апреля. Совсем меня, конечно, не выпишут, но можно рискнуть, как в 1947-м, и, может, на этот раз повезет больше. Тогда мы с тобой вдвоем уехали бы в какую-нибудь глушь, я бы где-нибудь подрабатывал, и мы бы

Шорох накрахмаленного халата и глухой стук резиновых каблуков заставил его поднять голову; перед ним стояла сестра с бутылкой протирочного спирта.

— А ты, Макинтайр? — спросила она. — Спину будем натирать?

— Нет, спасибо. Не сегодня.

— О господи. — Она заметила краешек письма, которое он прикрывал рукой. — Ты все еще пишешь письма? Каждый раз, когда я прихожу, ты пишешь. У тебя, наверное, много кому можно написать. А у меня, увы, на письма нет времени.

— Ну да. В этом-то и дело: у меня времени навалом.

— А откуда ты берешь, о чем писать? У меня с этим проблемы. Сажусь, хочу что-то написать — и не знаю что. Ужас.

Он разглядывал ее зад, пока она шла между кроватями. Потом перечитал новый вариант третьей страницы, скомкал и выбросил в пакет. Закрыв глаза и массируя уздечку носа большим и указательным пальцами, он попытался вспомнить точную формулировку первой версии. Наконец написал, что смог:

(с. 3)

разговоров с тобой. Может, твой старик-отец уже мало на что годится, но кое-что о жизни он знает — и прежде всего одну самую важную вещь, а именно что

В это мгновение ручка замерла в его скрюченных пальцах. Как будто все буквы, все образующие слова сочетания, все бесконечные возможности языка перестали существовать.

Он посмотрел в окно, как будто искал там помощи, но оно превратилось в черное зеркало и лишь отражало лампы, светлое постельное белье и пижамы. Надев халат и тапочки, Макинтайр подошел к окну и прижался к холодному стеклу руками и лбом. Так он мог разглядеть череду фонарей на шоссе вдалеке, а за ними — чернеющий горизонт из деревьев между заснеженной землей и небом. Чуть справа над горизонтом небо освещало розоватое зарево Бруклина и Нью-Йорка, однако их самих было не видно из-за большой темной массы на переднем плане — это был угол корпуса для парализованных, столь близкого физически и все же совершенно другого мира.

Когда Макинтайр повернулся от окна к желтоватому свету, оставив на стекле исчезающий след своего дыхания, на его необычно робком лице проступила молодость и облегчение. Он подошел к кровати, аккуратно сложил страницы своей рукописи, разорвал их пополам и еще раз пополам и выкинул в мусорный пакет. Потом взял пачку сигарет и подошел к Вернону Слоуну, который лежал в очках для чтения, уставившись в «Сэтердей ивнинг пост».

— Покурим, Вернон? — спросил он.

— Нет, спасибо, Мак. Я закашливаюсь, когда выкуриваю больше одной-двух в день.

— Ну ладно, — сказал Макинтайр, закуривая сигарету. — Может, в шашки сыграем?

— Нет, спасибо, Мак. Я что-то устал, так что почитаю чуть-чуть.

— Что-нибудь интересное пишут на этой неделе, Вернон?

— Да, есть пара хороших статей. — Он улыбнулся, обнажив почти все свои белоснежные зубы. — Что с тобой, приятель? Тебя что-то гложет?

— Все нормально, Вернон, — ответил Макинтайр, вытягивая спину и худые руки. — Все нормально.

— Закончил наконец свое письмо?

— Да, пожалуй. Проблема в том, что я не знаю, о чем писать.

Взглянув на широкую спину Малыша Ковача, который сидел на кровати в другом конце палаты, утопая в своем безразмерном фиолетовом халате, Макинтайр подошел к нему и положил руку на огромное атласное плечо:

— Ну?

Малыш резко обернулся, взгляд его был недобрый: