Джордж Элиот - Миддлмарч

В голосе Доротеи прозвучала давно знакомая Селии нотка. Та немного помолчала, и, когда обратилась к сестре, было ясно, что она не собирается ей больше прекословить.

- Он очень любит тебя, Додо?

- Мне кажется, да. Я его очень люблю.

- Как это славно, - безмятежно сказала Селия. - Только лучше бы ты вышла за кого-нибудь вроде Джеймса и жила в поместье где-нибудь неподалеку, а я бы ездила к тебе в гости.

Доротея улыбнулась, а Селия погрузилась в раздумье. После недолгой паузы она сказала:

- Просто не понимаю, как все это вышло! - Селии до смерти хотелось узнать подробности.

- А это незачем, - сказала Доротея, ущипнув сестру за подбородок. Если ты узнаешь, как все вышло, тебе это вовсе не покажется удивительным.

- Но ты мне расскажешь? - спросила Селия и сложила руки, приготовляясь слушать.

- Нет, милочка, чтобы все узнать, тебе пришлось бы вместе со мной все прочувствовать.

85

И тогда присяжные удалились, а имена их были мистер

Слепец, мистер Порочный, мистер Злолюбец, мистер Похоть,

мистер Распутник, мистер Шалый, мистер Чванство, мистер

Недоброжелатель, мистер Жестокость, мистер Лжец, мистер

Светоненавистник, мистер Неумолимый, и каждый из них

решил, что он виновен, и в один голос договорились они

объявить его виновным перед судьей. И первым сказал мистер

Слепец, их старшина: "Я ясно вижу, что человек этот

еретик". Затем сказал мистер Порочный: "Нет такому

человеку места на земле". "Да, - сказал мистер Злолюбец,

ибо самый вид его мне невыносим". Затем сказал мистер

Похоть: "Я не хочу его терпеть". "И я, - сказал мистер

Распутник. - Он осуждает то, как я живу". "Повесить его!

Повесить!" - сказал мистер Шалый. "Жалкий мужлан",

сказал мистер Чванство. "Все во мне восстает против него",

- сказал мистер Недоброжелатель. "Он плут и негодяй",

сказал мистер Лжец. "Его мало повесить", - сказал мистер

Жестокость. "Покончить с ним, да поскорее", - сказал

мистер Светоненавистник. А потом сказал мистер

Неумолимость: "Если бы мне отдали весь белый свет, все

равно я не примирился бы с ним, а посему признаем его

повинным смерти".

"Путь Паломника"

В этой созданной бессмертным Беньяном сцене, когда дурные страсти выносят вердикт "виновен", кто жалеет Верного? Весьма немногим, даже не каждому из великих людей, выпадает блаженная участь сознавать свою безупречность перед лицом хулителей, чувствовать уверенность, что осуждают нас не за пороки, а за одни лишь добродетели. Сожаления достойна участь того, кто не вправе назвать себя мучеником, хотя не сомневается, что побивающие его каменьями люди суть воплощения мерзких страстей; участь того, кто знает, что его побивают каменьями не потому, что он отстаивает Справедливость, а потому, что он не тот, за кого себя выдает.

Мысль эта более всего терзала Булстрода, занятого приготовлениями к отъезду из Мидлмарча, чтобы провести остаток дней своих среди чужих людей, людей, чье равнодушие служит печальным прибежищем добровольному изгнаннику. Преданность жены развеяла один из его страхов, но он чувствовал себя в ее присутствии словно перед судом и, как ни жаждала душа его защиты, не решался на признание. Уверяя себя, будто он непричастен к смерти Рафлса, Булстрод лукавил не только с собою, но, в молитвах своих, и с всеведущим, и в то же время его устрашала перспектива все открыть жене. Поступки, которые он мысленно отмыл добела, пустив в ход хитроумные аргументы и доводы, так что снискать невидимое прощение представлялось ему сравнительно легким делом - каким словом назовет их она? Он не вынесет, если жена даже в мыслях своих назовет их убийством. Ее сомнения служили для него спасительным покровом; пока он знал, что у нее еще нет оснований вынести ему наитягчайший из приговоров, у него хватало сил встречаться с ней лицом к лицу. Когда-нибудь позже, на смертном одре, он, может быть, все ей расскажет: держа его руку в сумраке неумолимо надвигающейся на него кончины, жена, возможно, не отпрянет от него. Возможно - но скрытность была его второй натурой, и страх нового, еще горшего унижения был сильнее, чем стремление исповедаться.

Он окружил ее робкой нежностью, не только потому, что таким образом стремился смягчить суровость ее приговора, но и потому, что его глубоко удручало зрелище ее страданий. Она отослала дочерей в пансион, расположенный на побережье, чтобы, сколь возможно, скрыть от них постигший их семью позор. Избавленная после их отъезда от мучительной необходимости объяснять им, чем вызвано ее горе, и видеть их испуганные, удивленные лица, она беспрепятственно предалась печали, которая ежедневно прочерчивала в ее волосах все новые белые нити и делала тяжелыми веки.