Джордж Элиот - Адам Бид

«Увы! Я всегда был слишком жесток, – думал Адам. – Это весьма дурной недостаток во мне, что я так горяч и нетерпелив с людьми, когда они поступают дурно, и мое сердце закрывается для них, так что я не могу переселить себя и простить им. Я довольно ясно вижу, что в моей душе больше гордости, нежели любви; я скорее тысячу раз ударил бы молотком для отца, нежели принудил бы себя сказать ему ласковое слово. Да и к этим ударам присоединялось много гордости и гнева, так как дьявол непременно хочет участвовать и в том, что мы называем нашими обязанностями, так же точно, как в наших грехах. Может быть, лучшие вещи, которые я делал в жизни, было мне легче всего исполнить. Мне всегда было легче работать, нежели сидеть спокойно, но самым важным подвигом для меня было бы победить мою собственную волю и гнев и прямо противодействовать моей собственной гордости. Мне кажется теперь, что, если б я нашел отца дома сегодня вечером, я обошелся бы с ним иначе; впрочем, как знать, может быть, ничто не было бы для нас уроком, если б не случалось слишком поздно. Хорошо, если б мы почувствовали, что жизнь есть счет, который мы не можем переделать вторично; действительно мы не можем делать никаких исправлений на этом свете, точно так, как не можем исправить ошибку в вычитании, сделав верно сложение».

Вот была тоническая нота, к которой беспрестанно возвращались мысли Адама после смерти отца, и торжественный скорбный напев похоронного псалма производил только то действие, что прежние мысли возвращались с новою силою. Такое действие имела и проповедь, которую выбрал мистер Ирвайн по случаю погребения Матвея. В ней коротко и просто пояснялись слова: «Среди жизни мы находимся в смерти», только настоящую минуту мы можем назвать своею собственной для совершения деяний милосердия, правдивой взаимности и семейной любви. Все это весьма старые истины, но то, что мы считали самою старой истиной, становится для нас самою поразительной на той неделе, когда мы смотрели на мертвое лицо человека, составлявшего часть нашей собственной жизни. Ибо, если люди хотят произвести на нас впечатление действием нового и удивительно яркого света, разве они не заставляют его падать на самые знакомые для нас предметы, чтобы мы могли измерить его яркость сравнением с прежнею неясностью этих предметов?

Затем наступила минута последнего благословения, когда те вечно высокие слова «мир Божий, превосходящий всякое понимание», казалось, сливались с спокойным сиянием вечернего солнца, падавшим на склоненные головы собрания. Затем все тихо встали; матери стали завязывать шляпки у маленьких девочек, спавших во время проповеди; отцы собирали молитвенники. Наконец все устремились чрез старую арку прохода на зеленевшее кладбище, и тут начались разговоры между соседями, их простые вежливости и приглашения к чаю. В воскресенье всякий был готов принять гостя, ведь в этот день все должны быть в лучших платьях и в лучшем расположении духа.

Мистер и мистрис Пойзер остановились на минуту у церковной ограды: они ждали, когда подойдет к ним Адам, так как они были бы недовольны, если б ушли, не сказав ласкового слова вдове и ее сыновьям.

– Ну, мистрис Бид, – сказала мистрис Пойзер, когда они пошли вместе, – вы должны успокоиться: мужья и жены должны быть и тем довольны, что они воспитали детей и дожили до седых волос.

– Конечно, конечно, – сказал мистер Пойзер, – конечно, им не придется тогда и долго ждать друг друга. А вам Бог дал двух самых молодцеватых в нашей стране сыновей; и это вовсе не удивительно, потому что я помню бедного Матвея красивым широкоплечим малым, какого только можно себе вообразить, а что до вас касается, мистрис Бид, то вы держитесь гораздо прямее, нежели половина наших молодых теперешних женщин.

– Эх! – сказала Лисбет. – Мало проку в том, что глиняное блюдо хорошо на вид, если оно разбито пополам. Чем скорее положат меня под терн, тем лучше. Кому я полезна теперь?

Адам никогда не обращал внимания на мелочные несправедливые жалобы своей матери, но Сет сказал:

– Нет, матушка, ты не должна говорить таким образом. У твоих сыновей никогда не будет другой матери.

– Это правда, мой милый, это правда, – сказал мистер Пойзер, – и мы дурно поступаем, предаваясь печали, мистрис Бид. Ведь это все равно что дети, которые плачут, когда отцы и матери отнимают у них какие-нибудь вещи. Тот, кто над нами, знает лучше нас.

– Ах! – сказала мистрис Пойзер. – И мы не должны никогда ставить умерших над живыми. Все мы умрем в свое время, я полагаю, а потому лучше было бы, если б люди обращались с нами лучше при нашей жизни, а не начинали бы тогда, когда уж нас не станет на этом свете. Мало пользы поливать прошлогодний урожай.