Жорж Экоут - Замок Эскаль-Вигор

Пользуясь минутою, когда Бландина спустилась в кухню, чтобы заняться каким-то делом по хозяйству, Ландрильон осмелился однажды объясниться с нею:

– У меня есть некоторые сбережения, – проговорил он, – и если это правда, что старуха оставила вам большой куш, мы с вами составим чудесную парочку, как вы думаете, мадемуазель Бландина, скажите?.. Если вы лакомый кусочек, то согласитесь, что и я не дурён. Много девчонок вашего пола доказывали нам это на деле! – прибавил соблазнитель, покручивая усы.

Бландина, очень недовольная этим объяснением, холодно и с достоинством отклонила честь, которую он хотел ей предложить, и даже не указала ни одного мотива своего отказа.

– Да, мадемуазель! Это ещё не последнее ваше слово. Вы подумайте. Я не хвастаюсь, но такие женихи, как я, такие кавалеры с добрыми намерениями встречаются не каждый день.

– Не настаивайте, господин Ландрильон. Стоит мне сказать только одно слово.

– Значит, вы рассчитываете на кого-нибудь другого?

– Нет, я никогда не выйду замуж.

– Значит, всё же вы любите другого.

– Это уже моя тайна и дело моё и моей совести.

Немного разгорячённый, так как он выпил несколько стаканчиков можжевёловой водки, чтобы придать себе храбрости, он захотел обнять её за талию, привлечь к себе, даже поцеловать её. Но она оттолкнула его, и так как он снова, захотел проделать то же, она ударила его по щеке, угрожая, что пожалуется графу. Пока он остановился на этом.

Эта сцена происходила в первые дни их переезда в Эскаль-Вигор.

Но Ландрильонь не сдавался. Он снова возвращался к этому вопросу, пользуясь каждой минутой, когда он находился один с ней, чтобы надоедать ей сальностями и вольными выходками.

Каждый раз, когда он выпивал, она подвергалась опасности. Всегда, когда граф удалялся в мастерскую с Гидоном или когда они отправлялись на прогулку, Ландрильон пользовался этим и тревожил молодую женщину. Он следовал за нею из комнаты в комнату и чтобы избегнуть его преследования, она должна была запираться у себя в комнате. Он даже грозил выставить дверь.

Как и в городе, при старой графине, Анри держал у себя из прислуги только Бландину и Ландрильона. Пятеро мальчиков из Кларвача, стороживших его, не ночевали в замке. Таким образом бедная экономка часто оставалась почти во власти этого негодяя.

Жизнь становилась нестерпимой для молодой женщины. Если она удерживалась от жалоб Кельмарку, то это происходило от того, что она считала ещё этого тривиального шута, этого низменного весельчака необходимым для оживления Анри. Её преданность графу была так сильна что благородная крошка колебалась лишать его малейшего предмета, способного отвлечь его от его меланхолии и от упадка духа. Она смотрела так же с стоицизмом и самоотречением на влияние, которое оказывал младший Говартц на душу учителя и старалась сама даже улыбаться и нравиться любимцу своего возлюбленного.

Она выносила таким образом надоедание и насмешки сатира, желая только скрываться от его безумных выходок. Отказы, презрение Бландины только усиливали желания грубияна. Однажды, когда он объяснялся с ней по поводу своей страсти, она схватила кухонный нож, забытый на столе и грозила ему распороть живот.

Затем, когда он отстранился, она вся в слезах побежала к лестнице, решившись войти в комнату графа и сказать ему о недостойном поведении негодяя.

– Прекрасно! – отвечал Ландрильон, бледный от гнева и вожделения, готовый тоже идти до крайностей. – Но на твоём месте я бы ничего не сделал. Я не думаю, чтобы тебя там хорошо встретили, наверху. Он даже рассердится, что ты его беспокоишь. Если ты ещё влюблена в него, то он давно потешается над тобой, твой прежний возлюбленный!

– Что вы хотите этим сказать? – протестовала молодая женщина, останавливаясь на первой ступени лестницы.

– Бесполезно разыгрывать из себя святошу.

Что мы знаем, то знаем!.. Ты была его любовницей, не отрицай, пожалуйста.

– Ландрильон!

– Это известно всем в Зоудбертинге и даже по всему Смарагдису. Пастор Балтус Бомберг не перестаёт трезвонить в церкви против развратницы графа.

Раздумав идти по лестнице, она вернулась, села на стул, совсем лишаясь чувств, почти умирая от мук и позора.

Звуки рояля нарушили безмолвие, которое они оба хранили.

Гидон исполнял там наверху своим простым, искренно взволнованным и ещё немного неустановившимся голосом, но с необыкновенным оттенком – балладу о потерпевшем кораблекрушение, а Кельмарк аккомпанировал ему на рояли.